Сделав над собой усилие, она заставила себя ответить.
– И каждого из просителей наш повелитель одаривает драгоценными золотыми одеждами или серебром, но не обещает ни людей, ни пушек, за которыми они явились сюда и которые нужны им до зарезу.
– Думается мне, ни один человек в мире, даже наш могущественный султан, не в состоянии быть одновременно везде. Он должен сам выбирать, какие битвы ему вести.
– А в гареме, этом обиталище женщин, существует закон, по которому женщина не имеет права вообще бывать где бы то ни было.
– Да, но благодаря тем же самым законам она может быть куда более вездесущей, чем любой мужчина во всем остальном мире.
«Вот, снова! На что она намекает, эта повитуха? Занималась бы лучше своими травами да снадобьями и не совала бы свой нос туда, где она ничего не понимает!» На мгновение Сафия почувствовала, как скользящие движения пальцев Айвы словно затягивают ее, навевая дремоту. Спохватившись, она вовремя прикусила язык, решив оставить свои мысли при себе.
Айва между тем продолжала бормотать, и монотонные звуки ее голоса убаюкивали, словно колыбельная.
– А женщина умеет оставаться невидимой, хотя даже самое легкое прикосновение ее пальцев чувствуется повсюду.
– Как Аллах? – промурлыкала Сафия.
– Как Аллах, – подтвердила Айва.
Попытавшись представить себе женщину-невидимку в роли этакого всеведущего божества, Сафия невольно улыбнулась. И тут же почти раскаялась в этом: ее улыбка заставила повитуху содрогнуться всем телом, словно от удара бичом. Веки Айвы опустились. Нахлынувшие на нее чувства были так сильны, что старуха едва смогла сдержать их.
– Но я, почти так же, как наш султан, сама выбираю свои битвы, – продолжала Сафия. – И мне кажется – если есть на то воля Аллаха, конечно, – что я делаю это лучше, чем старик. Лучше знаю, какую битву мне выбрать. Да вот сама посуди: он сражается с португальцами, но это так далеко от дома, а союзники его разбросаны по всему миру, так что пройдет целая вечность, прежде чем станет известно, что там происходит, и еще столько же – чтобы понять, чем же это обернется впоследствии.
– Обернется для султана. И его внука.
– Нет, для меня. Кстати, то, что ты рассказала мне о ценах на рынке пряностей, очень важно. Это очень точно – а главное быстро – показывает, что происходит в мире.
Айва, услышав эту неожиданную похвалу, сразу расцвела. Сафия даже удивилась слегка – сказать по правде, у нее и в мыслях не было делать повитухе комплимент. Но так даже лучше, решила она. Значит, теперь у нее появился союзник, с его помощью всегда можно будет точно знать, что происходит в гареме.
А знать это нужно. Здесь, в стенах гарема, бурлила, сверкала и переливалась жизнь. Два десятка юных красавиц, предоставленных самим себе, двадцать женщин, собранных здесь со всех концов света, самых разных национальностей и цвета кожи, изнывали от безделья, не зная, куда себя деть. И все то особенное, что было в каждой из них, плотно укутанное в покрывала, чадры и вуали, грозило вырваться наружу в любой момент. Все они были красивы, поскольку и отбирали их в первую очередь за красоту. Но недостаток внимания, испытываемый большинством из этих несчастных рабынь – а все они были рабынями в полном смысле этого слова, – будил такие страсти, что гарем иной раз напоминал бурлящий котел.
– Твой принц очень скоро пошлет за тобой, – со вздохом пробормотала Айва.
Сафия, поглощенная своими мыслями, только что-то рассеянно промычала в ответ.
– Слишком скоро.
Еще раз окинув придирчивым взглядом лицо Сафии, повитуха продолжала:
– Ему так же, как и мне, нравится, когда от тебя исходит аромат жасмина, да, голубка моя?
Сафия давно уже заметила, как больно ранит Айву ее рассеянность. Она просто исходила желчью, когда чувствовала, что на нее не обращают внимания. Благоразумнее было отвечать ей, пусть даже вновь повторяя одно и то же. Это все же лучше, чем молчать, отдавшись своим мыслям.
– Знаешь, когда я впервые оказалась в гареме… – начала Сафия, – еще до того, как меня купили, до того, как я узнала, что буду тут жить… Так вот, еще в тот самый первый день я почувствовала, как тут отовсюду исходит ощущение власти. Она присутствовала незримо, но сильно, так в мертвом теле внезапно мощным толчком пробуждается жизнь. О Айва, ты понимаешь меня? Ты когда-нибудь испытывала это чувство? Видела что-то подобное?
– Нет. Те мертвые, что проходили через мои руки, были и в самом деле мертвы. И никогда не возвращались к жизни.
– Нет, нет, ты не поняла! Это было не просто существование, а жизнь – жизнь роскошная, могучая, великолепнее которой мне ничего не доводилось видеть. – «Жизнь, которая должна быть моей!» – мысленно добавила Сафия и в зеркале увидела, каким огнем полыхнули ее глаза.
– Но в гареме есть нечто такое, о чем мне хотелось бы предупредить тебя, моя светлая красавица. Я хотела тебе объяснить… но никак не могу найти подходящих слов. Это… это кое-что такое, что происходит между женщинами. Может быть, это и есть то, что ты почувствовала?
Сафия покачала головой. Но не в ответ на слова повитухи – нет, она едва ли даже расслышала, что та сказала, – а на свои собственные мысли.
– Теперь я точно знаю: то ощущение власти, которое я сразу почувствовала, исходит от Нур Бану.
– Ну, между женщиной и ее свекровью отношения складываются всегда непросто.
– Со свекровью?
– Нур Бану – мать Мурада, следовательно, тебе она свекровь, хоть и неофициальная. У нас в Турции такое часто бывает. Между двумя женщинами, старой и молодой, нередко возникают проблемы.
У Сафии чесался язык отпустить какую-нибудь шутку по этому поводу, и какое-то время она даже обдумывала эту идею. Но мысль об этом исчезла раньше, чем она сообразила, что именно хочет сказать, а с языка сорвались совсем другие слова:
– В Венеции то же самое. «Сыну – мать, его жене – ведьма», – мне сто раз это говорили, еще в детстве. Но в жизни я знала только мою тетушку и ее приятельниц-монахинь, а у них свекровью была Божья Матерь, так ведь? Забавная мысль. Раньше мне как-то никогда не приходило это в голову. Не думаю, чтобы у кого-то из них появился повод жаловаться на нее. Или возникло желание спорить, кто из них главнее. А ты как думаешь?
Айва буркнула что-то насчет неверных и их идиотского отношения к женщинам вообще, но так неразборчиво, что Сафия догадалась: повитуха особо и не рассчитывала на то, что ее слушают.
– Нет, – Сафия с неожиданным упрямством повернула разговор в ту сторону, куда увлекал ее поток собственных мыслей, от которых она никак не могла отрешиться. – Честно говоря, в тот первый раз, когда мы встретились, я не почувствовала особой неприязни с ее стороны. Мне бы и в голову не пришло, что Нур Бану сразу невзлюбила меня. Нет, такого не было. А что я чувствовала с ее стороны… не знаю. Ревность, должно быть. Но мне показалось, что в конце концов мы сможем быть друзьями.
