– Ты вырос, Михаэль, – сказала Саджун, осторожно поднося к губам мужчины засахаренный экзотический плод. Туманов вытянул широкий потрескавшийся язык и слизнул лакомство.
– Ты хочешь сказать, постарел? – ухмыльнулся он, прожевав.
Мужчина и женщина лежали рядом на ковре. Туманов был совершенно обнажен. Саджун завернулась в одно из своих покрывал – темно-розовое с лиловыми цветами.
– Нет, я хорошо владею русским языком. Как бы не лучше тебя. Говорю то именно, что хочу сказать. Ты вырос и стал мужчиной. В любви. Теперь уже не я веду тебя за собой – ты мог бы… Здесь, у вас, многие, мужчины по виду, так и не вырастают… Ты не таков…
– Ну, куда мне до тебя… – лениво потягиваясь, протянул Туманов. – Ты – богиня, а я – простой смертный…
– Когда мы соединяемся по любви, мы оба – боги, – Саджун внимательно оглядела большое тело мужчины, прицокнула языком. – Ты был на солнце без рубахи. Где? Я знаю, что у вас это не принято…
– Да, был, – согласился Михаил. – Раза два за лето вставал с мужиками на покос. Руки размять и спину. Солнце ярое, потом шкура на плечах лупилась. Заметно?
– Заметно, – улыбнулась Саджун и снова потянулась к мужчине. Он обнял ее и оба притихли.
– Нет слова «вечность», – сказала Анна Сергеевна время спустя. – Все вещи и люди проходят мимо нас, как картины в вашем волшебном фонаре. И мы проходим мимо. Это хорошо, что мы повстречались на этой дороге, ты согласен, мой Михаэль?
– Это счастье, моя Саджун, – серьезно ответил Туманов.
Он рассмеялся, а она распахнула слегка как будто бы сонные глаза, вытянулась во весь рост, кажется, даже приподнялась на цыпочки…
Все виделось ему, как на сцене любимых ею театров. Группы людей разошлись в стороны и вот-вот должны были запеть финальные партии. Последний раз сменили декорации, кто-то невидимый взмахнул палочкой, заиграли увертюру… Но тут сцену заволокло дымом, лица актеров начали расплываться и путаться между собой, а ее, единственную оставшуюся четкой фигуру, он видел последовательно в разных костюмах и масках.
…Строгое синее платье с белым воротником, запах пороха и судорожно сжатые пальцы на рукоятке маленького пистолета.
…Шелковый перелив тяжелых, распущенных волос, вышитая ночная сорочка. Склонившись над ним, она ласкает губами очередной рубец на его теле, совершенно не замечая реакции на ее ласки. У нее – серьезное лицо человека, готового к умственной работе. На столе над его головою раскрытый блокнот ждет очередной истории.
…Очки-пенсне на остром носике, близко-близко черные от ярости глаза, запах сирени от волос, ладони, изо всех сил упертые в его грудь.
…Маленькая меховая шапочка, упавшая на снег, пронизанный разноцветными искрами. «Ле мизерабль…»
…Проклятое рубиновое ожерелье на ослепительной коже, горящее одним цветом с воспаленными губами.
…Белое долгое тело на узкой девичьей кровати. Его грубая ладонь с обгрызенными ногтями на ее белом животе. И ладонь, и живот живут какой-то своей жизнью и ведут свой разговор. Лицо лежащей женщины почти бесстрастно.
…Вызывающее черное платье с коричневыми кружевами по корсажу. Его носительница смотрится черным вестником среди празднично одетых людей. Удушающий запах ландышей, надменно вздернутый подбородок.
…Летняя городская ночь. Редкий силуэт прохожего зыбкой тенью мелькнет по стенам уснувших домов. Охапка бледной сирени почти светится в руках женщины, мокрые от сиреневой росы, зовущие губы полуоткрыты.
И наконец, темно-красный шелк ее последнего наряда, символически похожего на неугасший язык пламени. В темных глазах – отчужденность и непроницаемая тайна.
Пусть будет так. Все мы проходим мимо. Если нет богов, или они бессильны, пусть властвует дхарма, нелепо похожая на огромную вселенскую шарманку. Как фигурки, ездящие по кругу в итальянских часах, поблагодарим друг друга за встречу. Если сумеем, если хватит сил. «В конце концов, еще один шрам на моей шкуре уже не имеет особого значения», – цинически думает он, и принимается остервенело, до мяса обгрызать заусенцы на пальцах.
Ариша, подпоясанная рушником, чтобы масло не брызгало на юбку, жарила на сковороде грибы.
– Гляньте, Софья Павловна, как красиво выходит, – позвала она.
Софи отложила книгу, вышла в закуток, торжественно именуемый кухней.
– Вот эти, красные – это моховички, белые – сыроежки и боровики, а черные с синевой – подосиновики, – объяснила Ариша. – Картина прямо!
Разноцветные грибы на сковороде и впрямь смотрелись красиво, а главное, дивно пахли. Софи облизнулась.
– Скоро ль готово? – спросила она.
– Грибы-то уж сейчас. Так еще надо картофелю уварить, к ним-то, – заметила Ариша.
– Знаешь, Ариша, я, пожалуй, картофель ждать не буду, – просительно сказала Софи. – Так съем. С хлебом и сметаной. Очень уж приглядно. Слюнки текут… Молочко ведь у нас в крынке осталось?
– Непорядок, – вздохнула Ариша.
С тех пор, как Софи взяла Аришу в прислуги, ее беспорядочному питанию пришел конец. Экономная Ариша, используя самые дешевые продукты, умудрялась всегда готовить по крайней мере два блюда. И «кусочничать» барышне не давала. Оказывала, как называла это Софи, «психологическое давление». Не то, чтоб возражала или ругалась (на такое девушка и помыслить осмелиться не могла), просто стояла в дверях немым укором, сунув руки под передник, а когда Софи, читающая в кресле и машинально жующая горбушку с вареньем, поднимала вопросительный взгляд, говорила кротко и указательно: «Похлебка поспела. Горяча и духовита. Принесть?»
– Ну Аришечка, ну дай грибочков тарелочку, ну один разочек! – умильно запела Софи.
– Ну ладно, – уломалась Ариша. – Сейчас сметаны покладу, припеку и…
Договорить Ариша не успела.
Петя Безбородко вошел необычно решительный, со складкой между светлых бровей. Вслед за ним влетел запах скошенных лугов, лошади и нагретой кожи. Ариша от внезапного смущения юркнула за плиту вместе с деревянной ложкой, которой мешала грибы, и даже не поздоровалась с гостем.
– Здравствуйте, Софья Павловна! Вот, приехал узнать, как вы, да и вообще… Давно не видались.
– Что ж, проходите… проходи, Пьер.
Петя прошел, сел в кресло, положил ногу за ногу, смотрел многозначительно. Софи терялась в догадках. Аккуратные слова и фразы летали от одного к другому, как у господских детей, играющих на лужайке в яркий, но давно надоевший им мяч. Обмен словами длил время. От напряжения у Софи заболела голова и захотелось в туалет. Боль пульсировала в висках и внизу живота вместе с тиканьем настенных ходиков. Ариша бесшумно хлопотала на кухне.
