— Ах, пустяки, матушка. Вам не будет интересно. Маркиз — наш новый финансовый гений.
Королева-мать замерла, и Орсини легко прочитал в ее глазах: «Так увеличьте ему жалование, раз он хорошо служит, но причем же здесь титул?» Однако королева Алисия проявила выдержку, достойную ее положения, памятуя, что этикет не позволяет выяснять отношения при посторонних. Она с презрением в голосе поинтересовалась:
— Да? Вы, маркиз, должно быть, получили прекрасное образование.
— Смею думать, да, ваше величество.
— Коллеж Франциска Великого? — назвала она привилегированное заведение, куда принимали лишь детей дворян за высокую плату. Орсини сказал правду, хотя уже понял, что вызовет своим ответом бурю. Название заведения для лиц простого происхождения, где не учились даже сыновья разорившихся шевалье, шокировало королеву-мать. Но она и тут взяла себя в руки.
— Хотите ли вы сказать, что и дворянскую грамоту получили из рук моей дочери?
— Именно так.
— Что ж, ее величеству лучше знать… — королева с благостным лицом покосилась на Изабеллу. — Рада за вас, маркиз, — вдруг произнесла она медовым голосом, словно только что не жгла его огнем презрения. Это был знак, что его аудиенция окончена.
Орсини поклонился, но та посмотрела сквозь него, ожидая следующего счастливчика, удостоенного великой чести.
Только оставшись наедине со своей дочерью, королева-мать дала волю эмоциям.
— Не понимаю вас, дочь моя, видит Бог, не понимаю. Приблизить ко двору такого человека…
Она увидела, что Изабелла смеется.
— Он сын колбасника из провинциального городка.
— Что? О Боже, дочь моя! Это выше моего понимания. Я могу понять, если речь идет о вашем красавчике Рони-Шерье, не одобрить, но, по крайней мере, понять. Он хоть и не из самого лучшего рода, но, безусловно, настоящий граф, сын моей фрейлины, великолепно воспитанный. И отец его был графом, и дед, и прадед, и так несколько веков подряд. А этот мальчишка, невесть откуда взявшийся, чем мог он заслужить вашу благотворительность? Боже, плебей!
— Он образован.
— Это вы называете образованием, Изабелла?
— Конечно. Это прекрасное учебное заведение, откуда вышло множество талантливых людей, просто они и близко не появляются около нашего дворца.
— И правильно делают!
Изабелла безразлично пожала плечами.
— Он ведь не так уж и похож на настоящего плебея, матушка. Я имею в виду, не чавкает, не вытирает рот рукавом и все такое. Вы ведь обращали внимание, что люди низкого происхождения даже ходят как-то иначе, словно руки их слишком тяжелы, а ноги заплетаются. А Орсини, конечно, держится не как аристократ, но все же вполне сносно. Пусть же попробует им быть.
— Его манеры в наши времена могут иметь весьма прозаическое объяснение. Должно быть, его мать или бабка была горничной в хорошем доме, вот и все.
— Возможно. Да не принимайте, матушка, все это близко к сердцу. Его дерзость не доведет его до добра. А я его немного проучу. Вот поглядите, во что он превратил мое письмо.
Королева-мать внимательно прочитала.
— Это его исправления?
— Да.
— Гм… Дочь моя, к нему стоит прислушаться. С психологической точки зрения он прав. Чтобы проявить любезность и все же настоять на своем, пожалуй, лучше…
Она вдруг умолкла. Изабелла ждала.
— Умный плебей — это все равно плебей, — наконец выдавила из себя королева-мать. — Дело не в том, когда и кто сделал его маркизом. Дело в воспитании. Видите ли, дочь моя, дворянина, если он не последний негодяй, всю жизнь держит в узде его воспитание, он с молоком матери впитывает, что король для него больше, чем отец. И в почтении к трону он живет и умирает. Плебей всегда раб своей карьеры и своего кошелька. Он служит тому, кто больше платит. Он никогда не положит жизнь ради своего короля. Он никогда не будет видеть в вас нечто большее, чем молодую женщину с неограниченной властью. Он не знает, что такое истинная верность, истинная преданность сюзерену.
— А что собственно такое — истинная преданность?
— А вы заглядывали в глаза Рони-Шерье?
— Мне казалось, что вы его недолюбливаете…
— Да, но он неопасен. Хотя лучше б вам не показывать в открытую, что он много для вас значит.
— Да, матушка.
— И вы будете осторожны с этим, как его, Орсини де Ланьери?
— Вы шутите, матушка. Я с него глаз не спущу.
— Рада, что вы правильно поняли меня, дочь моя.
Орсини мрачно следил за яркими огнями фонарей, зажженных в честь бала. Внизу суетились слуги, подъезжали кареты, щедро надушенные дамы в необъятных кринолинах под руку с мужьями неторопливо поднимались по ступеням, и перед ними распахивали двери, кланяясь до самой земли. Его никто не звал на праздник. Зато работы у него был непочатый край. Он вглядывался в полумрак вечера. Стоило ли все это пережитых унижений? Стать интендантом финансов королевства — и зачем? Чтобы из тесной каморки с низкими потолками, которую он занимал еще будучи помощником писаря, наблюдать как развлекаются другие? Причем не имея маковой росинки во рту с самого утра? Смешно. Изабелла как-то запамятовала привести его жалование в соответствие с его нынешней должностью, да и то, то ли нарочно, то ли по рассеянности, но часто не выплачивала ему. И интендант финансов, зажмурившись, чувствовал, что неспособен думать ни о чем, кроме нарастающего чувства голода. Он не мог сосредоточиться. Цифры прыгали перед глазами. Перед ним лежали бумаги, где речь шла о миллионах, а у него в кармане не было даже мелкой монеты. Он не выдержал и, отшвырнув перо, зашторил окно, чтобы не видеть ярких отблесков празднования. Интендант финансов свернулся калачиком на жесткой узкой кровати, закрыл глаза и всхлипнул от голода, разочарования и грызущей тоски.
— Изабелла, произошла странная вещь.
— Странная? О чем вы, Антуан?
— Я об Орсини.
— Снова Орсини? Разве он снова недоволен?
— Он занял у меня пять ливров.
Изабелла слегка покраснела.
— Вот как?
Антуан смотрел на нее в упор.
— Это ведь недоразумение, не так ли, Изабелла?
— Что именно?
— Что вы не платите ему за службу.
— Конечно, недоразумение, — солгала королева, отводя взгляд в сторону. — Это клерки что-то напутали.
— Я начал было думать, Изабелла, что вы решили посмеяться над ним.
— Нет, конечно. С чего бы?
Именно так оно и было, но Антуан был не тот человек, который посмеялся бы вместе с ней над ее шуткой. Он слишком хорошо знал Орсини, чтобы не понимать, что тот воспринимает все всерьез, слишком всерьез и слишком близко к сердцу. Ему хотелось верить в то, что и Изабелла искренна, и он верил ей, не мог не верить женщине, которую любил.
