— Почему вас хотят повесить?
— Но… разве ты не знаешь, что меня все время хотят повесить? — изумленно поинтересовался молодой человек.
«Решительно, он немного безумен, но какой забавный», — подумала Анжелика.
Она потянулась. Ей хотелось, чтобы незнакомец снова поцеловал ее.
Меж тем новый приятель Анжелики задумался о чем-то совершенно ином.
— Постой, теперь я припоминаю, — вдруг воскликнул он, — я тебя уже видел там, на Новом мосту. А ты не из банды Весельчака, знаменитого Сорвиголовы?
— Да, это правда, я принадлежу Весельчаку.
Мужчина отодвинулся от собеседницы с выражением притворного ужаса.
— Ой-ой-ой! Куда же это я опять вляпался, неисправимый волокита за женскими юбками! А ты случайно не та Маркиза Ангелов, которую столь яростно ревнует наш Весельчак?
— Да, но…
— Ого, только поглядите, куда может завести женская неосторожность! — вскричал незнакомец трагическим голосом. — Несчастная, а ты не могла сказать об этом раньше? Или тебе так интересно взглянуть, как из моих вен вытечет вся моя разнесчастная гадкая кровь? Ай-ай-ай! Весельчак! Вот невезенье! Я наконец-то нашел женщину своей мечты, и нужно ведь такому случиться, что она принадлежит Весельчаку!.. Нет, к черту! Самая восхитительная любовница — это сама жизнь. Прощай, моя красавица!
Молодой человек схватил старую шляпу-конус, какие носят школьные учителя, и, нацепив ее на светловолосую шевелюру, направился к борту лодки.
— Будь умницей, — прошептал он, улыбнувшись напоследок, — не рассказывай о моих подвигах своему любовнику… Да, я вижу, что ты ничего не скажешь. Ты — сама любовь, Маркиза Ангелов… Я буду помнить о тебе до того самого дня, когда меня повесят… и даже потом… Прощай!
Анжелика услышала, как молодой человек спрыгнул с борта, подняв облако брызг. Потом она увидела, как он бежит по берегу, залитому лучами солнца. Во всем черном, в заостренной шляпе, с худыми ногами, в дырявом плаще, развевающемся на ветру, он походил на диковинную птицу. Лодочники, видевшие, как незнакомец выпрыгнул с судна, принялись швырять камни ему вслед. Молодой человек повернул к ним свое мертвенно-бледное лицо, рассмеялся и исчез столь же внезапно, как утренний сон.
* * *
Это фантастическое событие успокоило Анжелику и отодвинуло на задний план воспоминания о событиях прошлой ночи и о горькой встрече с Дегре.
Не стоит больше думать об этом. Маркиза Ангелов встряхнула головой и провела рукой по волосам, чтобы вынуть из них стебельки сухой травы. Сейчас самое главное — не разрушить очарование этого часа. Женщина с легким сожалением вздохнула. Неужели она действительно собиралась изменить Николя?
Маркиза Ангелов пожала плечами и зло усмехнулась. Таким любовникам не изменяют. Ее не связывало с Николя ничего, кроме неволи и нищеты.
Поспешное бегство молодого человека еще раз подтвердило, сколь надежна защита, которой ее окружил бандит. Без него и без его безумной любви не пала бы она еще ниже?
В обмен на покровительство Анжелика отдала Весельчаку свое благородное аристократическое тело, о котором он всегда мечтал.
Теперь они квиты. Молодая женщина не ощущала ни малейших угрызений совести оттого, что хотела испытать с другим более изысканное наслаждение, вкус которого она давно забыла. Но, увы, тот другой сбежал, и, быть может, к лучшему. Она бы не перенесла, если бы нож Весельчака заставил замолчать забавного болтуна.
Анжелика выждала несколько минут, прежде чем, в свою очередь, спуститься с сена. Коснувшись воды, Маркиза Ангелов нашла ее холодной, но не ледяной. Она огляделась вокруг, и свет ослепил ее; наконец наступила весна.
Студент что-то говорил о цветах и яблоках, которые в изобилии продаются на Новом мосту? Словно по мановению волшебной палочки Анжелика ощутила, как набирает силы самая нежная пора года.
Дымчатое небо отливало всеми тонами розового, Сена облачилась в серебряные доспехи. По спокойной, ровной глади воды скользили многочисленные лодки. Раздавался плеск весел. Ниже по течению вальки прачек перекликались со стрекотом водяных мельниц.
Скрывшись от любопытных взглядов лодочников, Анжелика умылась холодной водой, которая окончательно унесла ее усталость. Затем она снова оделась и пошла вдоль берега к Новому мосту.
Речи незнакомца пробудили разум Анжелики, скованный зимним льдом.
Впервые она увидела Новый мост во всем его великолепии: прекрасные белые арочные пролеты, на которых разворачивается радостная, стихийная, неуемная жизнь.
Над мостом стоял беспрестанный шум, в котором сливались крики лавочных зазывал, наставления эмпириков[24] и зубодеров, припевы песен, перезвон Самаритянки и причитания нищих.
Анжелика пошла между рядами лавок и лотков. Ее ноги были босы, платье разорвано. Она потеряла свой чепец, и длинные волосы струились по плечам, сияя золотом на солнце. Но это не имело никакого значения. На Новом мосту босые ноги часто соседствовали с огромными башмаками ремесленников и красными каблуками сеньоров.
Молодая женщина остановилась перед водонапорной башней Самаритянкой, чтобы взглянуть на «рукотворное чудо» — башенные куранты; они показывали не только часы, но дни и месяцы, а также поражали переливчатым перезвоном колоколов, которыми их не забыл снабдить механик, добросовестный фламандец.
Фасад этой монументальной гидравлической машины, питавшей водой Лувр и Тюильри, украшал барельеф со сценой из Евангелия: самаритянка, подносящая воду Иисусу у колодца Иакова.
Анжелика останавливалась у каждой лавочки, перед каждым продавцом игрушек, каждым торговцем домашней птицей, птицеловом, продавцом чернил и красок, перед каждым кукловодом с марионетками, стригалем собак, жонглером кубков. Она заметила, что здесь, рядом с Самаритянкой, расположились и Черный Хлеб с его раковинами, и Крысобой с ножом для «унылой дичи», и также мамаша и папаша Тру-ля-ля.
Окруженный толпой зевак, старый слепец пиликал на скрипочке, а старуха горланила сентиментальный романс, в котором говорилось о повешенных, о трупах, чьи глаза выклевали вороны, и о прочих ужасах из жизни нищих и бандитов. Некоторые слушатели качали головами и утирали слезу. Публичные казни и роскошные процессии всегда служили развлечением бедному парижскому люду: такие спектакли были бесплатными и в то же время бередили душу, пробуждали чувства. Мамаша Тру-ля-ля проникновенно выводила «рулады»:
Послушай же, народ простой!
Когда меня мой рок лихой
На виселицу занесет —
Мой черный выпавший язык
За вас псалмы споет!
Нищенка так широко открывала беззубый рот, что можно было без труда заглянуть ей в глотку. Слеза стекала с уголка глаза мамаши Тру-ля-ля и пряталась в глубоких морщинах. Она была отвратительна и восхитительна одновременно.
