Уже после чая она подошла к гостю и тихим голосом спросила, отчего он не стал рассказывать юноше о его столь славном отце?
– Дорогая Полина Карповна! Иногда совсем необязательно человеку чего-либо знать в точности. Я не стал ему рассказывать прошлое потому, что его мать, судя по его же словам, внушила молодому человеку мифическую картину, придуманный образ покойного. На самом же деле это был зауряднейший человек, пьяница, ничтожная убогая личность. Этому милому мальчику просто повезло, что его папаша так рано ушел в мир иной, в противном бы случае его жизнь сложилась иначе. А то, что его мать кормит баснями, так я полагаю, от уязвленной гордости. Ведь я и её помню. Замечательная женщина! Тогда все, кто их знал, недоумевали, как это её угораздило так неудачно выйти замуж! Так пусть же молодой человек и дальше пребывает в счастливом неведении! Это на его же пользу!
Гнедин закурил, а Полина Карповна поспешила притушить в своем взоре огонь торжествующего злорадства, который вспыхнул внутри её. Они стояли спиной к гостиной и не видели, что позади них, буквально в двух шагах, замер Сережа, который намеревался покинуть дом Боровицких, выскользнув незаметно.
Еще не совсем придя в себя от встречи с говорящей птицей, Сердюков позавтракал без аппетита и двинулся в старую часть Евпатории, где проживала подозреваемая в причастности к убийству Лия Гирей. Он нанял извозчика и долго растолковывал ему, куда ехать. Извозчик покивал головой и высадил седока на узкой кривой улочке. По обеим сторонам тянулись одноэтажные домики, обмазанные саманом и побеленные, с небольшими оконцами, некоторые из них чуть ли не упирались подоконниками прямо в землю, так что можно было с улицы шагнуть в комнатенку за занавеской. Эти незатейливые домишки, стоявшие плотно друг к другу, похожие один на другой, тянулись и вдоль соседней улицы, и на поперечной, отчего каждая из этих улиц становилась подобием соседней. Улицы причудливо извивались, создавая недоступный для понимания чужака лабиринт. Изрядно покружив и не найдя нужного дома, следователь притомился и присел прямо на порожек одного из домов. Именно теперь он вспомнил, как по приезде в лечебницу управляющий предупреждал его, что ежели столичный гость намерен гулять в старой части города, то это надобно делать только с провожатым. Иначе непременно заблудишься. Жители древнего города строили его с таким расчетом, чтобы ворвавшийся в город враг заплутал в лабиринте улиц. И только взобравшись на минарет местной мечети, можно было распутать этот клубок.
Солнце уже стояло в зените, жара становилась нестерпимой. За спиной полицейского раздался шорох. Он подскочил. В дверях показалась пожилая женщина в белом платке и цветном переднике. Вероятно, она уже давно заприметила незнакомца на пороге своего дома и, не дождавшись его ухода, вышла узнать, что же ему в конце концов надо. Сердюков объяснил, что ищет дом, где проживает девица Гирей, горбунья из лечебницы. Женщина посмотрела на него с недоверием и неприязнью.
– Вы знаете, где она проживает, вы знаете эту женщину?
– Как же мне не знать, – усмехнулась собеседница, комкая руками передник, – ведь это моя родная племянница и вы стоите на пороге нашего дома!
Собеседница продолжала сверлить незнакомца настороженным взором. Она не поверила, что тот случайно присел на их пороге и не знал, кто тут живет.
– Вчера, как дворник приходил, я знала, что еще кого-нибудь черти принесут! – продолжала ворчать женщина. – Только не виновата она ни в чем! Что с того, что у неё горб!
– Послушайте! Может, вы пригласите меня в дом? Или вся улица будет слушать наши разговоры? – Сердюков заметил, как вздрогнули занавески на соседнем окне.
Женщина сердито повернулась и пошла внутрь, полицейский двинулся следом. Обстановка дома оказалась опрятной, хоть и не очень богатой. Небольшие комнатки были уставлены низкой мебелью, диваны с длинными подушками, столик, на стенах полки, покрытые белыми салфетками с шитьем. На полках медная посуда, миски, тазы, чайник, высокая кофемолка с ручкой, кофейник с тонким носиком, чашки, ступка. На полу цветастые половики. В углу пристроился сундук с затейливым замком, в другом – невысокий шкафчик черного дерева с замысловатой резьбой. А на нем керосиновая лампа со стеклянным абажуром на гнутых ножках. На столике быстрый взгляд следователя заметил трубку с длинным мундштуком и крошки табака. К запаху табака добавлялся запах свежевымытого крашеного пола. Странная смесь русского и татарского бытия.
– Прошу вас, не сердитесь. Я действительно случайно присел на пороге вашего дома, я совершенно заблудился и уже отчаялся выбраться из вашего лабиринта.
Хозяйка дома усмехнулась, но продолжала смотреть сурово. Мол, так тебе и надо! Нечего чужакам тут делать!
– Я служу в Петербурге в полиции. И теперь по долгу службы провожу здесь расследование непонятной смерти пациента в лечебнице. Ваша племянница находилась в грязевой в тот момент, когда все и произошло. Я хочу докопаться до правды и понять, действительно ли она виновата. Прошу вас, помогите и мне, и ей. От ваших слов может зависеть её судьба.
– По правде сказать, я не знаю, о чем вы говорите. Она была дома, потом пошла в кенаса. Это так наша церковь караимская называется. Да и что ей делать было в лечебнице, ведь она уже не служила там больше?
Женщина пожала плечами.
– Вот это и вызывает недоумение. Скажите, Лия бывала в Петербурге?
– Да что вы? Никогда! Да и что ей там делать? Мы только к родне в Бахчисарай выезжали. Она всю жизнь тут, со мной в Евпатории.
– С вами? А родители её где?
– Родители! – собеседница в сердцах махнула рукой. – Мать Лии, моя сестра, собралась замуж за Марка, отца Лии. Да только тот нехорошо поступил. У нас так среди караимов никто не делает. Он, прежде чем жениться, вздумал ехать в Петербург, места искать. А ведь и договор об обручении уже был составлен! Марка манила тамошняя жизнь. Может, ему там и впрямь было лучше, он вроде как неглупый был, да и место нашел хорошее. Но только, чтобы его получить и дальше в чиновники идти, выходило, что выгоднее ему веру переменить на православную. Вот он и переменил. А сестра моя осталась ни с чем. Не могла она пойти против воли семьи и предков своих. Но только грех уже совершился, и Лия на свет появилась. Отец её беспутный, как узнал, что дите родилось, да еще горбатое, решил, что Бог его наказал за отступничество, и больше не приезжал, забыл дорогу к нам. Там, в Петербурге, говорят, у него другая семья завелась, и вроде тоже как будто дочка родилась. Только Бог его и впрямь наказал, и та его жена умерла. Да и моя сестра не перенесла позора и несчастья. Тоже умерла. Не могла вынести, что ребенок уродом родился, все себя винила. Вот я и вырастила Лию. Долго пришлось Караимское Духовное правление просить, чтобы сироту незаконнорожденную позволили признать. Своей-то семьи у меня нет, она мне как дочь. Живем с ней вдвоем. Лия неглупая, даже в женской гимназии училась, и хорошо училась! Учителя её хвалили. Ею и доктор был доволен, никогда никаких нареканий не было. А что горб, она сначала, когда малышкой была, не понимала своего уродства. Потом плакала, что её дразнят и смеются. А потом не то что бы привыкла, а вроде как смирилась, ушла в себя. К тому же еще одна напасть с ней приключалась. Однажды, когда Лия еще в люльке лежала и сестра еще была жива, с ней вдруг как припадок сделался. Замерла, не дышит, решили, что умерла, несчастная. Уже собрались хоронить, как вдруг на второй день встрепенулась, и ну орать! И потом с ней такое случалось. Вот лет десять назад несколько дней пролежала, я уже думала, что на этот раз не вернется.
