Некоторое время болтаем обо всем на свете. Дети играют. Папа читает бумаги. Замечаю, что выглядит он усталым. Конечно, многолетнее злоупотребление алкоголем и наркотиками не прошло бесследно, но сегодня он еще бледнее, чем обычно. Говорить не стоит — очень расстроится. Волосы, наверное, были бы седыми, но он регулярно красит их в коричневый цвет. На войну с морщинами мобилизован ботокс. Трудно, наверное, элегантно встречать старость, когда привык к статусу рок-звезды. Гевин Сэш борется с неумолимым временем всеми доступными средствами.
— Что случилось, пап? — осторожно осведомляюсь я. — Выглядишь немного утомленным.
— Юристы, — ворчит он. — Всюду и везде эти чертовы крючкотворы.
Я никогда не понимала сути отцовского бизнеса: сочинение песен, авторские гонорары, отчисления и проценты — его собственный закрытый мир, в котором действуют особые правила и установки. Сколько себя помню, папе постоянно приходится с кем-то и чем-то сражаться. То ему не платят заработанные деньги, то требуют вернуть аванс, то скрывают лицензионные договоры.
— Разве они не на твоей стороне? — удивляюсь я.
— Если работают на других, то нет. — Он тяжело вздыхает и снимает очки. — Продажная братия.
— Уверена, что все будет в порядке, — стараюсь я успокоить отца. Подхожу и начинаю разминать ему плечи. Он любит массаж. — Не стоит расстраиваться.
Но он никак не может расслабиться.
— К сожалению, в порядке бывает не все и не всегда. — Он резко встает и направляется к дому. — Иногда вокруг полное дерьмо.
Мы с Хизер переглядываемся. Ненавижу, когда папа в таком настроении. Несмотря на десятилетнее посещение занятий Общества анонимных алкоголиков, порой он все равно непредсказуем.
— Ничего, отойдет, — мудро успокаивает Хизер и удобнее устраивается в шезлонге. — Просто устал от бумажной работы, потому и злится.
Придвигаю стул и сажусь рядом.
— Как растет Кейси?
— О, прекрасно! Правда, солнышко? А как наш зайчик Тэкери?
Во всем мире одна лишь Хизер называет моего сына зайчиком, и я упорно подавляю желание сказать, что ненавижу слащавое прозвище. Из последних сил храню тактичное молчание. Дипломатия необходима в семейной жизни — во всяком случае, такой сложной, как наша.
— Если не считать склонности к садомазохизму, прекрасно.
Хизер смущается. Длинные сложные слова неизменно приводят ее в замешательство. Сын тем временем катит по моей ноге машинку и старательно гудит.
— О, кстати! — восклицает Хизер. — Совсем забыла. Возле парадной двери Тэкери ждет посылка. Сегодня утром привез курьер.
— Мне? Мне посылка? — в восторге повторяет Тэкери и стремительно несется в дом.
В коридоре стоит огромная коробка. Вдвоем мы с трудом вытаскиваем ее во двор. Чтобы открыть, требуется десять минут и два похода в кухню за ножницами подходящего размера. Внутри оказывается большая машина с рулевым управлением. Ездит по-настоящему, на маленьком моторчике, работающем от батарейки. Почти как «приус». Спрашиваю себя, как отнесется к подарку Адам.
В коробке лежит записка. Читаю с интересом: от кого подарок? До дня рождения сына еще несколько месяцев.
«Тэкери от папы в надежде на скорое знакомство».
Что? Теперь он посылает подарки? Меня охватывает безудержная, почти безумная ярость.
— Сигареты не найдется? — спрашиваю я у Хизер.
— Нет, милая, — щебечет она. — А зачем? Что-то произошло?
К счастью, Тэкери не интересуется, от кого пришла посылка. Он в полном восторге и уже ездит в машине по дорожкам сада.
Мэдисон-сквер-гарден бушевал. Прежде мне не доводилось видеть столько народу в одном месте. Слушатели-зрители теснились, толкались, раскачивались из стороны в сторону и сливались в едином порыве. Подобно гигантскому чудовищу толпа поглощала отдельные личности и перерабатывала их в пеструю волнующуюся массу. Зачем же пришли все эти люди? Неужели только для того, чтобы поглазеть на моего отца? Поверить было трудно.
Я смотрела из ложи вниз, в зал. Так, наверное, знакомится с подданными девятилетняя принцесса. Меня впервые взяли на концерт отца. Конечно, я знала, что он знаменит — слава витала в воздухе, — но понятия не имела, как это выглядит на самом деле. И вот сегодня состоялось настоящее знакомство. Идея принадлежала виновнику торжества.
— И что же, все они действительно знают папу? — спросила я у мамы, одновременно с риском для жизни перегибаясь через ограждение и глядя вниз. Зрелище впечатляло.
— Угу.
— Откуда?
— Покупают его пластинки, — ответила мама скучающим голосом. Одета она была, как всегда, словно только что сошла со страницы модного журнала: розовый брючный костюм, большие темные очки и несколько миль неумолчно звенящих золотых цепей на шее. Она откинулась на спинку стоявшего в глубине ложи кресла. Вряд ли с этого места можно было увидеть сцену. Перелистав яркие страницы журнала «Вог», она вздохнула и пожаловалась, что музыка утомляет. Маму утомляло все: обеды, завтраки, дни рождения, другие дети, ее дети, папино отсутствие, папино возвращение домой. Иногда она казалась отдельной непроницаемой вселенной, и трудно было угадать, что ей нравится. Судя по всему, больше всего ей нравилось, когда мы оставляли ее в покое.
Еще маме очень нравилась мода. Я любила просматривать ее журналы, вырезать самые красивые, на мой взгляд, картинки и дарить ей. Иногда она даже аккуратно складывала вырезку и убирала в сумку.
— Начинаешь соображать, — хвалила она, и меня распирало от гордости.
Но в этот вечер мама была недоступна.
— А почему они покупают папины пластинки? — не унималась я.
— Не знаю, — последовал рассеянный ответ. Наморщив нос, она внимательно изучала какой-то снимок. — Видят его по телевизору.
— А сюда пришли потому, что любят его?
— Сюда пришли потому, что он их вдохновляет.
— Что значит «вдохновляет»?
— Это значит, что он уводит их в другое место.
— А в какое?
Мама устало вздохнула:
— Смотри и слушай. Сейчас все поймешь. Зазвучали ударные, потом вступила бас-гитара, и из густого дыма на сцене материализовался папа. Поначалу он не был похож на себя — глаза обведены черным, обычные джинсы уступили место серебряным штанам. Серебряные штаны? Что ж, дело было в девяностых. Человека с микрофоном можно было принять за астронавта на Луне. Но потом я узнала походку: папа всегда ходил, чуть подпрыгивая, как будто на цыпочках, словно радуясь жизни. Толпа завопила. Я закрыла уши ладонями. Никогда не слышала ничего подобного.
На гигантских экранах появилось папино лицо. Со лба стекали ручейки пота, волосы тоже намокли. Нестерпимо хотелось помочь, пожалеть, вытереть пот. А еще очень хотелось, чтобы он посмотрел на меня и помахал.
