— Пожалуйста, Тома, будь осторожен. Если они ничего не делают, то это только хуже. Они доберутся до тебя каким-нибудь другим путем.
— Тебе не нравятся мои методы, не так ли?
— Да, но, возможно, ты прав. Со всеми моими красивыми теориями и принципами я и за десять лет не сделал бы того, что ты сделал за неделю.
— Ты думаешь, они испытывают какие-нибудь сомнения при выборе методов? Они злоупотребляют властью, бросают людей в тюрьмы, незаконно и даже преступно задерживают их. Ты одобряешь такие методы?
— Нет, — мрачно ответил Марийер. — Но это не делает меня более спокойным за тебя.
— Они ничего не сделают со мной.
— Дай Бог, чтобы ты был прав, — сказал Марийер.
В тот же вечер Тома взял кабриолет и поехал навестить Мари. Он посвящал ей все свободное время и приезжал к ней, если только у него не было какой-либо срочной работы, требующей его присутствия в редакции. Казалось, он всячески старался избавиться от беспокоящих его мыслей. По просьбе Тома Мари оставила свою работу на фабрике, так как приближалось время их свадьбы и отъезда из Парижа. Тома дал ей денег, чтобы она могла содержать себя и купить себе приданое, хотя Мари считала, что это уже чересчур.
— Ну что же, — сказал он ей. — Когда ты будешь моей женой, тебе придется привыкнуть к тому, что за все будет платить муж, поэтому не надо так волноваться.
Тем не менее Тома был достаточно умен, чтобы понять: его участившиеся визиты к Мари изменили их отношения. Теперь, когда он видел ее три раза в неделю, он больше не испытывал того удовольствия, которое привык ощущать, когда видел ее только раз в неделю.
В те дни каждую субботу Мари рассказывала ему сотню маленьких историй, произошедших в ее жизни за неделю. Ее непосредственность и слегка вульгарное остроумие забавляли его, и, зная это, она отшлифовывала заранее в своей голове эти рассказы о событиях на фабрике. Теперь же Мари говорила лишь о своих ежедневных заботах, еще кипя гневом после какой-нибудь несправедливости: она возмущалась соседкой, которая сделала то или другое, торговцем, обманувшим ее при расчетах, делала страшную драму из засорившейся раковины или обгоревшего носового платка. Тома старался быть терпеливым, но она повторяла свои истории снова и снова целыми часами, пока в конце концов он не был вынужден сделать замечание:
— Не думай об этом так много. Это не имеет значения. Ты не должна портить целый день такой глупостью.
Но это было сильнее ее. Мари от рождения была человеком беспокойным, особенно в мелочах. Она могла сидеть, мрачно размышляя о чем-то, и Тома не мог придумать, о чем бы с ней поговорить. Кроме того, Мари вообще не испытывала особой потребности в разговоре. «Прекрасно и так, — бывало, говорила она, — совсем как у женатых людей».
Именно так она видела семейную жизнь — вместе жить, вместе питаться, просто зная, что другой рядом, и не надо никаких разговоров.
Тома пытался уклоняться от проведения вечеров с нею наедине, приглашая ее пообедать в маленьком ресторанчике на бульваре Гар или на улице Гобеленов. Ему хотелось создать свой мир, без Шарлотты и даже без памяти о ней, ведь все равно прошлого не вернуть.
Время от времени, когда Мари сидела, положив локти на стол и бесцельно уставясь в пространство, он спрашивал ее:
— О чем ты думаешь?
И каждый раз она отвечала:
— Ни о чем. Я вообще не думаю.
Мари стала раздражать его, и Тома все чаще подумывал о том, как бы ее слова не оказались правдой.
К тому же она была ревнива. Однажды она заметила:
— У тебя светлый волос на костюме.
— Странно, — сказал Тома, — должно быть, я подцепил его в омнибусе…
— Но ты же знаком с другими женщинами…
— Естественно, как и любой мужчина.
— Ты мог бы полюбить кого-нибудь еще?
— Мог бы, конечно. — Он изо всех сил старался сохранить спокойствие.
— Но может случиться так, что однажды ты станешь стыдиться меня, ведь я хромаю…
Тут Тома потерял терпение и сразу вспомнил о своем собственном увечье.
— Не говори глупостей. Почему я должен стыдиться тебя? — Он поднял свой пустой рукав к ее лицу. — Без одной руки, как могу я обращать внимание на недостатки других?
— О, у вас, мужчин, все по-другому.
— Перестань нести чепуху, — сказал он, явно раздражаясь.
Понимая, что она рассердила его, Мари попыталась засмеяться:
— Хорошо, забудь об этом.
Они заговорили о чем-то другом. Тома заставлял себя быть мягким в обращении с ней, хотя ему было нелегко сдерживать свой горячий темперамент. Он все еще был настороже. Мари также была озабочена, ее преследовали мысли об ее хромоте и плохих манерах. Она вела себя так из боязни огорчить его. А Тома в конце концов решил, что она беспокоилась только о себе и ни о чем другом.
Сегодня, когда кабриолет почти проехал улицу Муффетар, Тома дал знак извозчику и попросил его повернуть на улицу Пти-Жантийи. Это был более длинный кружной путь, и вскоре он приехал на улицу Доре, где жила Мари, но с другой стороны. Это был район, где Тома жил ребенком, и ему захотелось увидеть его.
С улицы Пти-Жантийи открывался вид вниз, на долину Бьевры. Поскольку было слишком далеко, чтобы чувствовать зловоние речной воды, густой от отвратительных стоков фабрик и кожевенных мастерских, могло показаться, что смотришь на очаровательную сельскую местность. Отсюда даже кожевенные мастерские выглядели, как итальянские домики, с их навесами и слуховыми окнами; вдали на лугах паслись стада коров.
Секунду Тома любовался зрелищем, но он хорошо знал этот район. Именно здесь прошло его нищее детство, и он запомнил вонь и грязь реки с ее застойной, отравленной водой. И все же для него с этим местом было связано много трогательных воспоминаний…
Наконец кабриолет подъехал к поселку Доре. Всякий раз, когда Тома оказывался в этом злосчастном районе, он гневно спрашивал себя, почему Мари и ее брат до сих пор не уехали отсюда. Найти жилье было нелегко, но они могли подыскать что-нибудь недалеко от бульвара Сен-Марсель. Мари настаивала, что поселок удобен для ее брата Ипполита, который работал поблизости, а низкая стоимость аренды позволяла им кое-что откладывать.
Их жилище, скорее лачуга, чем дом, находилось в одном из наименее ужасных переулков поселка, но, чтобы добраться до него, надо было пересечь весь поселок с одного конца в другой. Доре часто называли сточной канавой Парижа. В прежние времена эта Территория была собственностью месье Доре, который построил здесь сельскую усадьбу. После революции 1848 года бригада рабочих из национальных мастерских, производившая реконструкцию бульвара Гар, снесла заборы и погубила парк, после чего самому Доре не оставалось ничего другого, как поделить землю на участки и сдать их в аренду.
