Однако меня, попавшего благодаря ему в тюрьму и ссылку, проведшего жизнь, полную разочарований, и на пороге старости вынужденного вести борьбу за существование, – меня не обманет его величие. Оно стоило Равену чести.
Бруннов оборвал свою речь и прошелся несколько раз взад и вперед, чтобы овладеть собой. Наконец он опять подошел к Георгу и снова начал:
– Я много лет не касался этой темы, но с вами хочу быть откровенным. Вы не принадлежите к тем людям, в которых, как в слепых и покорных орудиях, так нуждается Равен и которых он только и терпит возле себя. Поэтому, я думаю, наступит час, когда вам придется отказать ему в повиновении, если вы захотите отстоять свои убеждения и свою честь. Будьте тверды, Георг! В том противоречивом чувстве, которое вы питаете к этому человеку, звучит удивление перед ним, и это мне слишком хорошо понятно. Равен всегда обладал какой-то демонической властью над всеми, кто соприкасался с ним; вы тоже не можете совершенно избежать ее, потому я и счел нужным выяснить вам все о Равене. Теперь вы знаете, кто он такой…
– Так я и думал! Они опять увлеклись политикой или своими обычными бесконечными дебатами! – раздался голос позади них. – Я ищу тебя, Георг, по всему дому… Здравствуй, отец!
Молодой человек, подошедший к ним с этими словами, был несколько моложе Георга, но выше и плотнее, а его свежее открытое лицо, ясный взор и густые белокурые волосы были очень привлекательны. Пытливо взглянув на раскрасневшееся лицо доктора, он продолжал:
– Тебе не следует так горячиться в разговоре, отец. Ведь ты знаешь, как вредно это действует на тебя! Да кроме того, я вижу, ты слишком напряженно работал сегодня.
Он подошел к стоявшему на веранде столу, заваленному книгами и бумагами, и начал перелистывать рукописи.
– Оставь, Макс! – нетерпеливо сказал доктор. – Вместо того чтобы заняться глубокий научным исследованием, ты только производишь беспорядок в рукописях.
– Потому что у меня нет времени на эти исследования. Молодой врач, больничный ассистент, не может позволить себе целыми днями корпеть над книгами. Ты же знаешь, что я по горло завален работой.
– Время нашлось бы, недостает лишь охоты!
– Пусть будет так – недостает охоты. Я предпочитаю врачебную практику и полагаю, что с ее помощью пойду не менее далеко.
– Разумеется, не дальше, чем влечет тебя твое честолюбие, – с нескрываемым пренебрежением в голосе отозвался старик Бруннов. – Во всяком случае ты приобретешь обширную практику и будешь смотреть на свое призвание, как на прибыльное ремесло.
Макс, явно борясь с поднимавшимся в нем раздражением, тем не менее спокойно возразил:
– Разумеется, я постараюсь возможно скорее создать себе свою собственную практику. Ты мог сделать это уже двадцать лет назад, но предпочитаешь писать медицинские труды, которые кроме грошового гонорара в лучшем случае доставляют тебе известность в узком кругу специалистов. Вкусы различны.
– Так же различны, как и наши взгляды на жизнь вообще. Тебе ведь неизвестно, что значит жить ради науки и приносить себя в жертву ей.
– Я ни для чего не хочу жертвовать собой, – упрямо заявил Макс. – Я добросовестно исполняю свой профессиональный долг и считаю это вполне достаточным. Ты, отец, любишь бесцельное самопожертвование, я – нет.
– Оставьте, господин доктор, этого неисправимого реалиста! – вмешался в их спор Георг. – Я уже давно отказался от мысли обратить его на путь истинный. А теперь не станем мешать вам больше. Макс еще утром обещал пойти со мной в рощу на прогулку.
– Теперь, в обеденное время? – удивился доктор. – Почему не позже?
На лице молодого Винтерфельда отразилось легкое смущение.
– Потом придется заняться сборами в дорогу, а мне хочется еще раз насладиться видом озера и гор. Разлука с ними будет для меня тяжела.
– Охотно верю! – со странным, почти злым выражением подчеркивая слова, заметил Макс, но тотчас умолк, заметив сердитый и в то же время простительный взгляд своего друга.
Бруннов, видимо, не придал этому обмену словами и взглядами важного значения и, кивнув на прощанье, отправился к своему рабочему столу. Молодые люди сошли в сад; Макс отворил калитку, и они зашагали вдоль берега озера.
Несколько времени друзья молча шли вперед. Георг казался серьезным и сосредоточенным, молодой врач был явно в дурном расположении духа, равным образом вызванном как недавним разговором с отцом, так и близким отъездом друга.
– Итак, это – последний день твоего пребывания здесь, – наконец произнес он. – Да, впрочем, что мне в том, как и во всем твоем посещении? Полдня ты декларируешь с моим отцом взгляды на положение вещей в нашем любезном отечестве вообще и о диктаторской власти Равена в частности; когда же мне посчастливится отвлечь тебя от политики, ты злоупотребляешь моей дружбой, заставляя меня в полдень, при двадцати четырех градусах жары по Реомюру,[1] стоять на часах… Нечего сказать, приятный гость!
– Что за выражение! – попрекнул его Георг. – Я лишь просил тебя…
– Позаботиться о том, чтобы никто не помешал твоей – разумеется, совершенно случайной – встрече с баронессой Гарднер. По-моему, это и значит «стоять на часах». Сколько же таких «случайных» встреч у вас уже, собственно, было с моим участием и без него? Берегитесь, как бы мамаша не проследила эти совместные прогулки!
– Ты ведь знаешь, что мой отпуск кончается и что завтра мне нужно ехать, – коротко ответил Георг.
– И потому сегодня свидание продлится особенно долго! – вздохнул Макс. – Прости, Георг, вам, понятно, очень интересно, когда при солнце ли, при луне и звездах вы клянетесь в верности друг другу, но для непричастного человека это крайне скучно, особенно при сегодняшней температуре.
Между тем молодые люди достигли группы каштановых деревьев, покрывающих своей тенью лужайку на берегу озера – излюбленное место прогулок горожан. Отсюда открывался великолепный вид на озеро и горы во всей их красоте. В этот знойный полуденный час уединенный уголок был совершенно пуст.
Георг опередил своего друга и стал выжидательно осматриваться кругом – никого не было. Макс медленно брел за ним. Наконец он подошел к могучему каштану, вздымавшемуся на самом выгодном для обозрения ландшафта месте, и опустился на дерн. Он расположился поудобнее и не то с насмешкой, не то с состраданием стал наблюдать за своим другом, обнаружившим почти лихорадочное беспокойство.
– Скажи, пожалуйста, Георг, что, собственно, может выйти из твоего романа? – снова начал Макс после продолжительного молчания.
– Я уже не раз просил тебя не говорить об этом в таком тоне!
