Вот и улица Курсель. Фонарь на углу раскачивало ветром, и Эжену почудилось, что он сочувственно качает головой. И вдруг таксист понял, что именно изменилось в облике его пассажирки. С утра на голове дамы была копна волос, а сейчас… О боже, где ее пышные пепельные волосы? Они подстрижены так коротко, что их с трудом разглядишь под шляпкой!
Ну да, теперь понятно, почему она плачет. Лишившись таких роскошных кудрей, конечно, заплачешь… Интересно, где это ее так оболванили? Наверное, в студии Шанель есть свой куафер. Дама решилась даже волосами пожертвовать, чтобы получить место в знаменитом модном доме, но увы… и это не помогло! Хотя с короткими волосами ей определенно лучше. Помоложе выглядит, это точно.
Когда дама рассчитывалась, Эжен заметил, что слезы-то она вытерла, но щеки по-прежнему влажны, да и глаза еще на мокром месте. Тут он не удержался и сказал с грубоватым сочувствием:
– Ну-ну, птичка, не надо плакать, все наладится!
Он даже хотел добавить: а волосы, мол, отрастут, дело наживное, – но постеснялся.
Дама взглянула на него оторопело, а потом вдруг рассмеялась. И хохотала все время, пока выбиралась из автомобиля и когда захлопывала дверцу. Кажется, даже повернув за угол, Эжен слышал ее серебристый хохоток. Чудачка какая-то! Что он такого смешного сказал?! А может быть, она смеется оттого, что уже нет сил горевать? Ну, эти русские, они ведь все вообще немножечко того… Загадочная славянская душа, Эжен что-то такое слышал… Все нормальные люди от горя плачут, а эта птичка смеется!
Добродушный парижский таксист ошибался. «Эта птичка» и плакала, и смеялась не от горя, а от счастья. И никакого такого проявления «загадочной славянской души» в этом не было. Просто сегодня был день ее триумфа. Первого, но она надеялась, что это – лишь начало в той цепочке успехов, которую она выковала своими руками.
Триумф состоялся на том самом показе в maison de couture Коко Шанель, куда она так глупо опоздала. Она знала, конечно, что народу будет много, но такой толкотни не ожидала. Не то что в дом войти – приблизиться к дверям она не могла; а ведь швейцар ее, конечно, пропустил бы. Пришлось идти в полицейский участок и оттуда звонить, чтобы кто-то от Шанель провел ее через толпу.
В студии тоже царила толкотня – яблоку негде упасть. Она устроилась на верхней ступеньке лестницы. Сидеть было неудобно, зато все видно. Вдоль стен размещались в два ряда покупатели – в основном американцы, во множестве наезжающие в Париж за новыми моделями для своих фирм. Время шло, шло… и вот наконец ровно в три часа пошли манекены[1].
Она с трудом заставляла себя усидеть, не сорваться с места, когда среди мельканья платьев показалось знакомое, с вышивкой… потом еще и еще… Это были ее вышивки!
Манекены ходили по подиуму почти до шести вечера, и ей показалось, что вышитые платья вызывают особенный интерес. Однако она боялась поверить в удачу.
Но вот показ окончился, заказчики поднялись с мест, и она, не утерпев, спустилась в студию и прислушалась в разговорам. Продавщицы метались между заказчиками и примерочными с кипами новых платьев в руках. То и дело звучали слова: «Вон то и это, с вышивкой… Какой оригинальный узор, какая новизна исполнения!» И снова: с вышивкой, с вышивкой… с вышивкой!
Наконец покупатели начали расходиться, а она все еще бродила по студии, ловя последние обрывки разговоров, все еще боясь поверить в удачу.
Кто-то приобнял ее за талию. Это была сама Шанель, одетая чрезвычайно элегантно, как и подобает знаменитой модистке. Сейчас в ней трудно было узнать ту скромную труженицу в простенькой темной юбке и темном свитере с закатанными по локоть рукавами, какой она была каждый день с раннего утра до позднего вечера. В этой одежде она сочиняла и создавала платья удивительной красоты и очарования, однако сама напоминала пирожника, которого тошнит от булочек и марципанов. Ей было некогда думать о собственном гардеробе, поэтому, бывало, под роскошную шубу она напяливала невесть что, какие-то обноски. Но сейчас Шанель выглядела истинной королевой моды, какой и хотела стать.
– Успех, Мари! – засмеялась она. – Поздравляю вас! Полный успех! А теперь пойдемте ко мне. Я давно хотела вам кое-что сказать.
В душной примерочной Шанель, где, как обычно, невыносимо жарко пылал камин, на полу валялись горы разноцветных обрезков, а на рабочем столе еще оставался не убранным впопыхах поднос с остатками вчерашнего легкого ужина, они сели на табуреты, и Шанель сказала:
– Все великолепно, Мари! Я делаю вам заказ на эти модели. Можно считать, что с этого дня мы партнеры. Разумеется, – прибавила она безапелляционно, – вы работаете только для меня. Никаких Пуаре, Ланвен и Вийоне[2]. Только Шанель! По рукам?
– По рукам, – кивнула та, которую она называла Мари.
– Да, вот еще что, ма шер… – Шанель лукаво улыбнулась. – Если вы теперь входите в мир haute couture[3], вам придется подумать о том, чтобы ваша внешность этому миру соответствовала. Я понимаю ваши чувства, ваш траур… Но уверяю вас, что вы совершаете большую ошибку, щеголяя в таком неприглядном виде беженки и неудачницы. Люди не любят жалеть, ненавидят испытывать чувство вины! Кончится тем, что они станут избегать вас, и вы потеряете партнеров и клиентов. Если вы хотите иметь процветающее дело, вы и должны являть собой процветание.
Мари встрепенулась было – хотя ей очень захотелось напомнить Шанель известное евангельское изречение насчет бревна в своем глазу и сучка – в чужом, но она прикусила язычок. А знаменитая модистка продолжала с тем же апломбом:
– И эта ваша нелепая прическа… Вам едва за тридцать, а с такой бесформенной грудой волос вы выглядите самое малое на десять лет старше. В то время как женщина с короткой задорной стрижкой теряет годы, а не прибавляет их!
Шанель кокетливо коснулась своих по-модному коротких, тщательно уложенных волос и вдруг вскочила.
– Нет, я больше не могу видеть вас с этим безобразным гнездом на голове! – пылко воскликнула она, и не успела Мари ахнуть, как Шанель принялась ловко выдергивать из ее прически шпильки, которые едва удерживали густые и пышные волосы. Потом захватила в горсть эту пепельную гриву и щелкнула своими огромными портновскими ножницами чуть ли не по самой макушке…
Рванувшись из ее рук, Мари тупо уставилась в зеркало. Над собой она видела лицо Шанель, которая глядела на нее со странным выражением.
– Жюль! – закричала вдруг Шанель не своим голосом. – Жюль!
Вбежал куафер, который всегда причесывал девушек, участвовавших в показе моделей Шанель.
– Мадам? – с полупоклоном пробормотал он – да так и замер, переводя взгляд с торчащих на голове Мари косм на роскошные пряди, валявшиеся на полу, среди обрезков шелка, меха и сатина.
