пыльными коробками с маминой старой одеждой и древним диваном из гостиной. Сундук, за которым мы притаились, оказался не закрыт.
— Что здесь? — спросил Никита, приоткрывая его и засовывая внутрь руку.
— Дедушкина форма. Он воевал с французами.
Никита нахлобучил на голову гусарский кивер и повернулся ко мне.
— Будем сражаться с врагом! — сказал он, и мы оба засмеялись. Наш смех услышала Павлуша.
— Вот вы где! — воскликнула она. Мы с Никитой завизжали от неожиданности и бросились в разные стороны, но ей удалось схватить меня за руку, а Никиту за рукав рубашки.
— Никуда не убежите!
Кивер слетел с головы Никиты и упал на пол. Павлуша повела нас к лестнице с чердака. Степан стоял внизу и, чтобы я случайно не оступилась на крутой ступеньке, взял меня на руки. Он хотел взять и Никиту, но Никита спустился сам. Нас силком повели в папин кабинет. Я думала, зачем сразу в кабинет? Что мы сделали такого плохого? Не надо наказывать Никиту, все проказы, которые мы совершили, придумали мы вдвоем. И кивер дедушки достали просто так, чтобы подурачиться.
Около кабинета стояла мама. Увидев нас, она обняла нас с Никитой и заглянула нам в лица. Павлуша сказала:
— Они были на чердаке. Прятались за сундуками.
Мама поцеловала сначала меня, потом Никиту. На него она смотрела дольше, а затем взяла его за руку.
— Ну, пойдем.
— А я? — спросила я.
— Вы побудете со мной, Алиса, — сказала Павлуша. — Вам надо умыться. Вы будто не девочка, а домовой!
А потом Никита уехал. Оказалось, что за ним приехал его отец. Их земли были по соседству с нашими. Каждую неделю Никита убегал от своих воспитателей, и мы с ним играли. А потом его отец решил, что Никите пора учиться. Его отправили в Лондон в университет.
Я плакала и бежала за его экипажем. Павлуша бежала за мной.
Никита высунулся в окно.
— Я вернусь и женюсь на тебе, моя Алиса! — крикнул он. — Не бойся! Я обещаю, что вернусь!
Я плакала, уткнувшись лицом в платок Павлуши. Она гладила меня по волосам и укачивала на своих руках.
— Не надо было разрешать вам прощаться, — причитала она. — Бедная девочка.
Каждый день я ходила на дорогу, по которой уехал Никита. Я верила, что он скоро покажется вдалеке, и его светлые волосы будут блестеть на солнце, как прежде, и он подойдет ко мне и скажет, что ему не понравилось в Лондоне, и он сбежал, как раньше убегал от своих воспитателей.
Я верила, что вот-вот получу от него письмо. В этом письме он напишет о своей жизни в чуждом ему городе, и о том, как он скучает по мне. Я прилежно занималась с учителями, чтобы написать Никите ответное письмо, когда придет его весточка. Учила французский и географию, и каждый день ждала.
Постепенно мое тело становилось выше и стройнее. Руки делались более изящными, а лицо — более миловидным. Я вспоминала озорные глаза Никиты и ямочки на его щеках. Я искала его глазами среди линий апрельского дождя, в душной дымке июля, в белых крупинках декабря. Я бродила по берегу реки. Однажды я нашла пещерку, о которой он рассказывал. На полу пещерки остались его игрушечная сабелька и оловянный солдатик с ружьем. Я думала, почему он не пишет мне? Почему он так быстро забыл меня?
Летом мы с родителями ездили на море. У меня появились подруги. Я поняла, почему нельзя подставлять лицо солнцу. Читала нежные взрослые романы. Танцевала с мужчинами, и некоторые из них попросили у отца моей руки. Мы фотографировались и рассылали фотокарточки подругам и родственникам. Я вышивала салфетки. Я думала о Никите в Лондоне, как он там поживает? Я каждый день думала о нем.
Однажды мама сказала, что мне нельзя больше ждать его возвращения, и что если я не выйду замуж сейчас, то уже не выйду никогда. Мне было 25 лет, и в декабре я оказалась у алтаря в подвенечном платье и кружевных перчатках, и моего жениха звали Александром. Мне казалось, что я буду несчастной, выйдя замуж за него, но как-то неожиданно для самой себя полюбила своего мужа и дом, в котором мы стали жить. У нас родились дети, двое сыновей и дочка.
Александр был спокойным и уравновешенным. У него была своя мануфактура и, за целый день устав от дел и забот, любил обнять меня вечером и посидеть так в тишине, или чтобы я ему почитала. Он рассказывал детям на ночь сказки, пока они были маленькими, а когда они подросли, брал сыновей с собой на мануфактуру и говорил обо всех делах, связанных с ней. Мы ездили в гости и на пикники с другими семьями, отдыхали на море, дети прыгали в волнах. Саша надевал свою военную форму, садился на коня, и я удивлялась тому, насколько красив этот мужчина. Когда нас пригласили на бал в Петергоф, мы решили взять с собой нашу дочь, которой к тому моменту как раз исполнилось семнадцать лет.
Я стояла и смотрела, как она танцует с молодым военным, прекрасная, словно цветок. Я вдыхала запах розы, которую Саша перед отъездом прикрепил мне на платье. Он стоял рядом со мной и тоже любовался нашей дочерью. Я знала, что он простужен, у него болит спина, и он вообще отказался бы от приглашения, но дочка так мечтала побывать на настоящем балу, что он предпочел молча терпеть боль в спине и радоваться за свою девочку, чем видеть ее печаль. Я перевела взгляд в сторону и увидела Никиту. В военном кителе он стоял возле колонны, светлые волосы зачесаны назад, строгое, возмужавшее и уже начавшее стареть лицо, прямой взгляд, царственная осанка. Это был он, тот самый мальчик, о котором я думала почти сорок лет с тех пор, как он уехал учиться. Я бы узнала его, где угодно. Я почувствовала радость и тоску.
Я взяла Сашу за руку.
— Прости меня, я ненадолго выйду.
— Конечно.
— Присядь пока, побереги спину.
Он кивнул и направился к креслу, а я прошла вдоль стены к Никите. Я не знала, что скажу, да и вообще, вспомнит ли он меня, узнает ли. Может быть, он расскажет, как учился в Лондоне, и объяснит, для чего отец отправил его туда, и почему он не писал и не вернулся, как обещал, домой.
Я сняла с платья свою розу и подошла к военному.
— Это вам, — сказала я, протягивая ему цветок.
Он взял его и поглядел на
