— Я… я думала, что могу вернуться сюда — разве не так?
— Нет.
— Ты хочешь сказать, ты не позволишь мне жить с вами?
— Не я, а твой отец. Он ни за что не позволит тебе уйти от мистера Нобля.
— А что, если я уйду без его позволения? Что, если возьму и уйду? Мне назначено сто фунтов в год на содержание. Я смогу прожить одна.
— Не говори глупостей, дитя мое. Как ты собираешься жить на сто фунтов в год после той жизни, к которой ты привыкла? И в любом случае ты несовершеннолетняя.
— Ты, кажется, забыла, мама, что я замужняя женщина. Я вправе распоряжаться собой.
Агнес выпрямилась во весь свой высокий рост. Возвышаясь над дочерью, сжала руки в кулаки и прижала их к бокам.
— Ты хочешь навлечь позор на нашу семью, Тереза? Ты опозоришь нас на всю округу, если уйдешь от мужа. И именно сейчас, в этот самый важный, все определяющий момент… — Она глубоко вздохнула и, слегка наклонившись к дочери, взмолилась, решив сменить гнев на милость:
— Пожалуйста… Пожалуйста, Тереза, не предпринимай ничего до бракосочетания твоего брата. Пообещай мне это. Твой отец не переживет, если что-то помешает браку Бернарда, он так рассчитывает на этот союз! И в самом деле, будущее нашей семьи зависит от нашего слияния с Тэлфордами. Я… я ведь объясняла тебе еще много недель назад, каково наше финансовое положение. У твоего отца и так сейчас уйма неприятностей, поэтому прошу тебя, если ты действительно собираешься что-то предпринять, подожди. Ради меня подожди.
Впервые с тех пор, как она вошла в комнату, Тереза отвела взгляд от матери. Опустив глаза, она сказала:
— Я ничего не стану предпринимать до помолвки, мама, но я не могу тебе обещать, что буду ждать, пока они поженятся.
Глядя на опущенную голову дочери, Агнес Розье вдруг с удивлением подумала, что ее дочь никак нельзя назвать женщиной — в этом существе, стоящем перед ней, не было и капли женственности. Что за ребенка, спрашивал мистер Розье, она ему родила?..
Шурша четырьмя нижними юбками с многочисленными оборками, Агнес быстрым шагом направилась к платяному шкафу, говоря на ходу:
— Оставь меня и пришли сюда Стоквелл. Я должна закончить одеваться… Но, Тереза, — она опять резко повернулась к дочери, — ты ведь не станешь в эти дни выезжать с территории усадьбы, не так ли? Смотри у меня, — ее голос звучал жестко, — не вздумай ездить в Джарроу или в Феллинг. Поняла?
Тереза не ответила. Она лишь еще ниже склонила голову и вышла из комнаты.
Не поднимая головы, она дошла до конца коридора, ведущего на балкон, где чуть не столкнулась с одной из горничных.
Флорри Грин, старшая горничная, вышла из бокового прохода, со стороны лестницы, которой пользовалась прислуга. В руках у нее было большое деревянное ведро для помоев.
— Пардон, мисс!.. Мэм! — воскликнула она с легким поклоном.
В поклоне не было почтения — он был чистой формальностью. Никто из прислуги не относился с особым почтением к мисс Терезе, или миссис Нобль, кем она стала с недавних пор. Дело было в том, что, как говорил мистер Кеннард, она не соблюдала дистанции. Тереза обращалась со слугами, как с себе равными, что было, конечно, неразумно.
На верхней ступеньке широкой дубовой лестницы Тереза остановилась и посмотрела вниз, в зал, где суетилась миссис Дэвис, экономка, в то время как мистер Кеннард, дворецкий, руководил двумя горничными, которые передвигали длинный дубовый сундук, указывая им, куда его поставить. Спустившись к площадке, где лестница изгибалась под прямым углом у входа в зал, Тереза посмотрела налево. За залом была видна гостиная. Джон Сван, второй кучер, и Альберт Нэш, помощник садовника, несли длинный диван. В ожидании предстоящего бала прислуга была занята перестановкой мебели, превращая гостиную и смежную с ней столовую, отделенную только переносной перегородкой, в одну большую комнату таким образом, чтобы гости могли свободно подходить к столам с напитками и закусками, которые будут установлены вдоль стен. Ее мать переняла эту идею приемов в Лондоне. Это называлось, говорила она, ужин а ля фуршет. Сам бал будет проходить в зале, а музыканты расположатся вдоль задней стены. Балкон был недостаточно широк, для того чтобы вместить музыкантов, не затрудняя прохода гостей. Эта деталь, касающаяся планировки дома, всегда раздражала мать. Лестница тоже не нравилась матери — она бы предпочла винтовую. Разве можно двигаться величаво, спускаясь по такой крутой лестнице? С красивым платьем и с хорошей каретой сочетается только винтовая лестница.
Эта циничная мысль заставила Терезу ускорить шаг. Она быстро пересекла зал, даже не посмотрев на Кеннарда, лишь поблагодарив его легким кивком головы, когда тот распахнул перед ней дверь из витражного стекла, ведущую в переднюю. Не замедляя шага, она прошла через большую холодную переднюю и вышла в залитый солнцем двор; поспешно, теперь почти бегом, спустилась по каменным ступеням к подъездной аллее.
Аллея была так широка, что могла вместить три экипажа, стоящие в ряд. Спереди ее окаймляла живая изгородь из декоративного кустарника. Изгородь была невысока, и за ней, за массой искривленных, похожих на скульптуры, деревьев виднелись сады. Главная аллея находилась по правую сторону дома; по левую его сторону возвышалась увитая плющом стена с аркой, ведущей в сад. Тереза вошла под арку, но, вместо того чтобы пойти по одной из мощеных садовых дорожек, направилась вдоль стены, за которой располагались конюшни и внутренний двор. Длинная стена была сплошь покрыта вьющимися розами и ломоносами. Густой запах роз висел в жарком утреннем воздухе. Тереза не стала останавливаться и наклоняться к розам, чтобы вдохнуть их аромат, как сделала бы на ее месте мать. Цветы не значили для нее ровно ничего. Она вообще не любила этот сад, — разве возможно любить собственную тюрьму, какой бы красивой и душистой она ни была?
Там, где заканчивалась стена, начиналась роща. Стена обрывалась внезапно, так, словно у строителей вдруг кончился материал, и они были вынуждены прекратить постройку. Острые края песчаника выглядывали здесь и там среди цветов и листьев. Продолжая свой путь, Тереза пересекла рощу и вышла к выгону, расположенному на склоне холма. Она поднялась вверх по крутому склону, ни на секунду не останавливаясь, пока не добралась до самой вершины. Стоя на вершине холма, она обернулась и посмотрела вниз на тот путь, что она проделала, обвела взглядом окрестности. Потом медленно опустилась на землю.
Оттуда, где она сидела, были видны задняя стена дома, конюшня, внутренний двор и помещение, где жила мужская часть прислуги; комнаты для женщин располагались под крышей в восточном крыле дома. Дом был из серого камня, за исключением фасада, выложенного красным кирпичом. Терезе дом всегда казался уродливым. Внушительным, но уродливым. С тех пор как она себя помнила, Тереза никогда не любила родительский дом. Но сейчас она непроизвольно протянула к нему руки со словами:
