В самом деле, лучшим выходом было рассказать сыну все прямо сейчас и покончить с этим, а не скрывать до тех пор, пока Джедеф не вырастет, тем самым только удвоив мучения, которые причинит ему такая новость. Добрый смотритель все же засомневался и оставил решение вопроса на потом.
И когда подошло время принимать его, прежде чем отдавать Джедефа в военную школу, он обратился со своими тайными мыслями к своему сыну Хени.
Услышанное ужаснуло молодого человека, и он с глубокой болью и печалью сказал отцу:
— Джедеф наш брат, и любовь, связавшая нас, сильнее любви кровных братьев. Отец, разве тебе будет плохо, если ты оставишь все как есть и не станешь обрушивать на бедного мальчика неожиданный удар позора и унижения?
Единственное, чего Бишару мог лишиться в результате усыновления Джедефа, так это своего наследства. Но из всех богатств мира смотритель пирамиды обладал не более чем солидным жалованием и большим дворцом, и его отцовство — или отсутствие такового — никак не угрожало этим благам. Поэтому он понял чувства Хени и сказал в свое оправдание:
— Нет, сын мой, я никогда не унижу его. Я назвал его своим сыном и не отрекусь от этих слов. Он будет записан среди учеников военной школы как Джедеф, сын Бишару, — он рассмеялся в своей обычной манере и, потирая руки, добавил: — Я заслужил эту честь.
Утерев слезу, скатившуюся по щеке, Хени возразил:
— Нет, ты заслужил милость владыки и его прощение.
Почти закончился месяц тут. Всего несколько дней осталось Джедефу провести в отцовском доме до отъезда на обучение военному ремеслу. Зайя ужасно нервничала. Пока она думала о двух долгих месяцах, которые ему придется прожить в школе, а потом о долгих годах, когда сможет встречаться с сыном только раз в месяц, приступы рассеянного смятения обуревали ее. Она не будет видеть его прекрасное лицо, не будет слышать звук любимого голоса… Ей казалось, что дом лишится благоденствия, а сама она — той уверенности, которую сын вселял в нее. Как жестока жизнь! Печаль омрачила ее душу задолго до появления причин для истинной грусти. Окутывающие складки боли угнетали ее, подобно волнам облаков, подгоняемых туманными ветрами темных и мрачных месяцев хатур и кияк.
Когда петух объявил о наступлении рассвета первого месяца ваба, Зайя проснулась и уселась в своей постели, снедаемая тоской. Страстным вздохом из мира уныния приветствовала она этот день. Потом Зайя встала с кровати и тихонько пошла к небольшой комнате Джедефа, чтобы разбудить и приласкать сына. Не желая беспокоить его, она вошла на цыпочках, и Гамурка встретил хозяйку радостным потягиванием. Но ее план был разрушен, когда она увидела, что Джедеф уже проснулся. Он тихо напевал гимн: «Мы дети Египта; мы потомки расы богов». Мальчик покинул объятия сна самостоятельно, повинуясь зову воинской службы. Из глубины своего сердца она окликнула сына: «Джедеф!» Он увидел, что мать на пороге, и бросился к ней, словно птица, летящая на утренний свет. Повиснув на ее шее, кончиком носа дотронулся до ее носа. Он уже вырос, стал почти мужчиной и не позволял себе чмокать материнские щеки губами, как в детстве. Хени однажды побранил его: «Лижешься, как Гамурка. Стыдись! Ты уже взрослый юноша, тебе не пристало распускать слюни».
— Пойдем, попрощаешься с отцом, — вздохнув, сказала Зайя.
Бишару крепко спал, громко храпел, покряхтывал, постанывал по-стариковски. Зайя стала трясти мужа одной рукой. Он сел, выпучив глаза:
— Кто? Где? Что случилось?
— Мальчик пришел попрощаться с тобой, Бишару, — рассмеялась Зайя, но глаза ее были полны слез.
Бишару протер глаза и поднялся со своего ложа.
— Джедеф, сын, ты уже уезжаешь? — спросил он. — Иди сюда, я благословлю тебя. Да защитит тебя владыка Пта! — Обняв Джедефа, Бишару продолжил: — Но наш Пта — покровитель ремесленников, а ты должен быть храбрым воином. Есть еще бог Сетх — он воитель, спас бога Ра от гигантского змея Атопи. Он покровитель фараонов. Хотя многие жрецы нынче и считают Сетха коварным убийцей, погубившим Озириса, но я не почитаю Озириса, владыку загробного мира. А Сетх храбр, это бог-сокол, бог жизни. Но самый главный — бог солнца Ра, и да сохранит тебя его свет, да согреют в походах его лучи, да спасет он твою голову от сабли недруга… Я предрекаю тебе большую воинскую славу, сын мой, а предсказания Бишару, подданного фараона, всегда сбываются. Отправляйся с богами Ра и Сетхом, а я помолюсь за тебя в святыне святынь.
Бишару крепко обнял юношу и отвернулся, чтобы Джедеф не увидел непрошеную слезу, скатившуюся по щеке отца. В дальней приемной зале они встретили собравшихся провожать брата Хени и Нафу. Нафа побранил его: — Эй, бесстрашный воин, повозка давно ждет! Сердце Зайи сжалось от острой тоски. Джедеф тонкими пальцами погладил ее по лицу. В его прекрасных глазах светилась любовь к матери. Что ж, мальчик вырос, пришло время разлуки. Джедеф сбежал к повозке. Обернулся, махнул рукой, и колеса застучали по камням мостовой. Мать все смотрела вслед сквозь пелену слез, пока повозка не растворилась в рассветной синеве.
С восходом солнца повозка прибыла в военную школу Мереаписа, самого прекрасного пригорода великого Мемфиса. Плац перед зданием уже был запружен мальчиками, надеявшимися на поступление, приехавшими в сопровождении одного или нескольких родственников. Каждый дожидался, когда его вызовут на смотр. Отбор был очень строгий. Юношей отбирали по росту, осанке, происхождению, по физической подготовке, даже по зубам — как коней. Тем утром площадь перед школой была похожа на ярмарку, где демонстрировались сила, выносливость, красота, а также богатство повозок, ибо только сыновья привилегированного сословия допускались служить в войсках фараона. Джедеф поначалу забеспокоился, озираясь по сторонам, но потом увидел лица знакомых и друзей — со многими из них он учился еще в начальной школе. Воспрянув духом, юноша улыбнулся, дожидаясь своей очереди. Глашатай выходил на крыльцо и выкликал имена. Те, кого отобрали, возвращались с видом победителей и прощались с родичами. Но были и печальные, унылые лица — испытания эти мальчики не выдержали.
Хени рассматривал толпу с суровым видом.
— Ты злишься на меня? — спросил Джедеф, глядя на старшего брата.
Хени положил ладони мальчику на плечи.
— Да защитит тебя владыка небесный, дорогой Джедеф, — сказал он. — Военное ремесло — священная профессия, но лишь до той поры, пока ты исполняешь свой долг и защищаешь родину и фараона. Но если воины идут в другие земли, начинают убивать, грабить и угонять в рабство, это, поверь мне, уже не доблесть и не талант, полученный от богов. Тебе, Джедеф, не стоит увлекаться показным величием возничих, между выездами и парадами пребывающих в праздности и не развивающих свой ум. Оттого и лбы у них узкие, что мозг не развит. Я уверен, Джедеф, что ты не оставишь ни одной из тех надежд, что воспылали в твоей душе. Что касается твоего нынешнего выбора и непоколебимой решимости осуществить задуманное, запомни: это повлечет за собой отказ от человеческих чувств и крах твоей творческой жизни.
