Он возвращался в город в таком смятении чувств, что едва держался на ногах. Чтобы не упасть, ему приходилось хвататься за ветви встречавшихся на пути деревьев. При этом его не покидало ощущение, что он заблудился. Жаспар почувствовал, как в нем зреет жалость к самому себе. Заблудился. Да, именно так. Окончательно и бесповоротно. Против самого себя он был бессилен. Разве в его ли силах повернуть время вспять и стереть из памяти прошедший час?
Закутавшись в плащ и стараясь никому не попадаться на глаза, он прошмыгнул в церковь Сен-Марсель. Его встретили монотонное бормотание молящихся и заунывное песнопение, свидетельствовавшие о том, что служба была в самом разгаре. В часовне Сердца Иисусова ангелы воздевали свои факелы под разноцветными витражами.
Неподалеку от ризницы Жаспар заметил Караша д’Отана, который то ли молился, то ли созерцал сцену распятия на триптихе, установленном перед алтарем. На всенощную деревянные створки были раскрыты, и верующие могли преклонить колени перед образом страждущего Христа. Богородица в одеянии желто-охрового цвета и святой Иоанн в алом плаще являли собой прекрасную пару, которая выглядела почти величественно рядом с худым и серым телом Иисуса. Справа и слева скалились палачи, имен которых евангелисты не назвали, равно как и не уточнили, были они уродливы или нет, хотя именно такими народ хотел бы их видеть.
Чтобы добраться до иезуита, нужно было миновать грозное препятствие в виде коленопреклоненных фанатичных святош. Они никого не заставляли молиться, но и не желали, чтобы кто-либо нарушил их связь с небесами. Со всеми мыслимыми предосторожностями Жаспар Данвер приблизился к святому отцу и, шепнув на ухо несколько слов, увлек его за собой.
У купели для крещения они остановились, и Жаспар вполголоса признался иезуиту, что сам угодил в ловушку и отныне начинает вести двойную игру. Чуть помолчав, он добавил, что хочет исповедаться.
Караш д’Отан попросил его подробно рассказать о совершенных проступках.
Не скрывая растерянности, Жаспар Данвер попытался в мельчайших деталях поведать священнику обо всем, что с ним произошло.
Высокий лоб иезуита избороздили морщины:
— Пока вы не совершили ничего предосудительного, сын мой.
Но Жаспар продолжал настаивать: он согрешил, он уверен в этом.
Однако иезуит не соглашался: прегрешения перед Богом нет.
Данвер с облегчением взглянул на священника, и в его глазах засветилась надежда.
— Вы не совершили греха, — сурово повторил иезуит, — зато вы допустили ошибку, совершенно непростительную для судьи! Почему вы не подумали об этом раньше? Ведь людской гнев пострашнее Божьего. Прочтите десять раз «Отче наш» и «Аве Мария» и держитесь подальше от этой женщины. Если только это возможно, — добавил он, с сомнением покачивая головой.
«Если это возможно», — повторил про себя Жаспар, оторопело перебирая четки.
Вернувшись к себе, он едва не споткнулся в темноте о лежащее на полу тело… Присмотревшись, Данвер узнал мальчика. Встревоженный, он опустился на колени и осмотрел Коломбана. Тот спал. Жаспар облегченно вздохнул. Должно быть, мальчик вернулся посмотреть рисунки. Его дыхание было частым и слегка прерывистым, и это обеспокоило Денвера. Он подошел к окну. Площадь была пустынной и темной. Впервые со дня приезда в Миранж Жаспар почувствовал себя одиноким.
Он тихонько разбудил мальчика и объяснил ему, что тот не может спать здесь и не должен приходить в его отсутствие. Коломбан захлопал широко раскрытыми глазами и стал оправдываться: он не мог спать внизу из-за громкого храпа папаши-трактирщика и, что еще хуже, из-за мамаши-трактирщицы, которая что есть силы колотила в стену, пытаясь заставить того замолчать! Но он понимает: ему нельзя оставаться вместе с судьей. Он пойдет спать напротив.
— Напротив? — переспросил Жаспар.
— Да, на церковной колокольне, за аптекой, — уточнил мальчик. — Я туда часто хожу. Там до самого утра никто не беспокоит.
Спустя несколько минут Жаспар услышал, как он кричит по-птичьи. Коломбан признался ему, что с высоты ему нравится смотреть в ночь и представлять себя великим герцогом.
Ла Барелль поудобнее устроился между золочеными подлокотниками кресла, поднял голову, предвкушая удовольствие от предстоящего спектакля, и коротко приказал стражникам в разноцветных мундирах, застывшим у двери со скрещенными копьями:
— Введите его!
По этой команде началось маленькое военное представление. Приподняв копья, стражники четко расступились, освобождая проход. Скрипнула защелка, и створки высоких дверей со стуком распахнулись. На пороге стояла, сверкая начищенными кирасами, небольшая группа военных, окружавших отбивавшегося арестанта, руки которого были скованы толстой цепью. Пленника затащили в центр зала.
Судья Данвер узнал человека из леса.
Поверх его лохмотьев были наброшены звериные шкуры. Человек с отсутствующим видом огляделся, и его взгляд остановился на судье.
Вдруг он завертелся вокруг себя, словно зверь в клетке. Тем самым он вовлек в движение и стражников, державших в руках свободные концы цепи. Один из них попытался остановить пленника, но тот яростно взревел и укусил его за запястье. Стражник взвыл от нестерпимой боли, но одержимый не разжал зубов. Двое военных обрушили на дикаря град ударов, а три пары рук в толстых кожаных перчатках мало-помалу разжимали мощные челюсти, сомкнувшиеся в мертвой хватке на руке стражника.
— Связать его по рукам и ногам! — вопил Канэн.
— Выбейте ему зубы! — надрывался Бушар.
Председатель суда величественно поднял руку.
— Снимите с него кандалы.
Эти простые слова вызвали всеобщее оцепенение.
Приказ Ла Барелля был исполнен в полной тишине.
Получив свободу в движениях, лесной человек, казалось, успокоился. Он еще пару раз крутанулся на месте, но теперь его вид выражал лишь огромное удивление.
— Перед вами, господа, чрезвычайно интересный субъект, — указал на него пальцем Ла Барелль. — Это человек-волк. Он называет себя Абель и утверждает, что превращался в зверя при помощи колдовства. — Обведя присутствующих взглядом, председатель суда убедился, что королевский инспектор внимательно слушает его. — Я велел привести сюда этого дикаря не для того, чтобы продемонстрировать вам образец ликантропии[3], а потому, что он может нас многому научить. Тронутые умом видят то, о чем мы с вами даже не подозреваем. Они похожи на слепых хищных тварей, которые безошибочно находят свою добычу. Эта особенность воспринимать тайные деяния и дурные намерения может оказаться чрезвычайно полезной для суда.
