К гордости барона прибавилась тень беспокойства.
«Она стала слишком взрослой, и ей не следует водиться с этими мужланами, — решил он. — Именно ее, а не Ортанс, нужно отправить в монастырь, и как можно скорее…»
Анжелика, не подозревая о вызванных ее появлением взглядах и размышлениях, беззаботно смешалась с толпой молодых парней и девушек, которые со всех сторон сбегались на площадь целыми ватагами или по парам. Вдруг она едва не столкнулась с подростком, которого сразу даже не узнала, настолько хорошо он был одет.
— Валентин, друг мой! — воскликнула она на местном наречии, которое знала в совершенстве. — Какой же ты нарядный, дорогой!
Костюм сына мельника, без сомнения, пошитый в городе, был из серого сукна настолько отменного качества, что фалды редингота казались накрахмаленными. Редингот и жилет украшали несколько рядов маленьких сверкающих золотом пуговиц, а туфли и фетровую шляпу — металлические пряжки и голубые атласные ленты, такие же, как и подвязки для чулок. Молодой человек выглядел в своем наряде довольно нелепо и казался нескладным, но его раскрасневшаяся физиономия так и сияла от удовольствия. Анжелика, не видевшая Валентина уже несколько месяцев (с тех пор как он с отцом отправился в город) сначала даже слегка оробела, заметив, что едва достает ему до плеча. Чтобы преодолеть смущение, она схватила его за руку.
— Пойдем танцевать!
— Нет, нет! — запротестовал он. — Я не хочу испортить мой красивый костюм. Я лучше пойду выпью с мужчинами, — самодовольно добавил он и направился к группе почетных лиц, к которым только что присоединился его отец.
— Пойдем танцевать! — закричал один из мальчиков, хватая Анжелику за талию.
Это был Николя. Его темные, как зрелые каштаны, глаза светились радостью.
Они повернулись лицом к лицу и начали притопывать в такт пронзительным и однообразным звукам волынок и свирели. Природное чувство ритма придавало чрезвычайную гармонию этим, на первый взгляд, грубым и однообразным танцам. Наряду с волынками и свирелью, глухой стук сабо, одновременно ударяющих о землю с абсолютной синхронностью, был чуть ли не главным музыкальным инструментом, а удивительная слаженность, с которой каждый танцор исполнял незамысловатые па, придавала этому деревенскому балету прелесть совершенства.
Наступил вечер, и приятная прохлада остудила разгоряченные лица танцующих. Увлеченная энергией танца, Анжелика почувствовала себя счастливой, свободной от грустных мыслей.
Кавалеры сменяли друг друга, и в их блестящих, смеющихся глазах она читала нечто такое, что ее не только вдохновляло, но и немного волновало.
Поднявшаяся от ног танцующих пыль казалась розовой в лучах заходящего солнца. У музыканта, игравшего на свирели, щеки походили на два мяча, а глаза вылезали из орбит — от усердия, с которым он дул в свой инструмент. Наконец он остановился, переводя дух, а затем направился к столам, уставленным кувшинами, чтобы освежиться.
— О чем вы думаете, отец? — спросила Анжелика, присаживаясь рядом с бароном, лицо которого оставалось хмурым.
Она была разгоряченной и запыхавшейся после танцев. Заметив это, Арман де Сансе почти возмутился из-за того, что дочь может быть беззаботной и счастливой, в то время как его самого одолевает такое множество хлопот, что он даже не способен, как прежде, наслаждаться деревенским праздником.
— О налогах, — ответил он, мрачно глядя на сидящего рядом мужчину. Это был не кто иной, как сержант Корн, чиновник Палаты податей и налогов, которого люди барона не раз крепко колотили на пороге замка Монтелу.
Анжелика запротестовала:
— Нехорошо думать о налогах, в то время как все танцуют и веселятся! Разве наши крестьяне сейчас думают о них? А ведь им платить гораздо тяжелее, чем нам. Не так ли, месье Корн? — выпалила она весело через стол. — Не правда ли, в такой день никто не должен думать о налогах, даже вы?..
Ее слова вызвали взрыв смеха. Начинали петь, и папаша Солье затянул «Сборщик налогов совсем заклевал» — песню, которую сержант Корн соблаговолил выслушать с добродушной улыбкой. Но скоро подойдет очередь менее невинных песенок, которые охотно распевали на деревенских свадьбах, и Арман де Сансе, все более и более беспокоясь о поведении дочери, пившей вино бокал за бокалом, решил, что пора уходить.
Он сказал Анжелике, что нужно прощаться и что она должна следовать за ним, так как они возвращаются в замок. Раймон и малыши в сопровождении кормилицы давно уже ушли. Только старший сын Жослен задержался, обнимая за талию одну из самых хорошеньких деревенских девушек. Барон не стал читать ему нотации. Он был доволен, что худой и бледный школяр под влиянием природных инстинктов приобретает более здоровый цвет лица и более здоровые желания. В его возрасте он сам давно уже кувыркался на сене с крепкой пастушкой из соседней деревни. Кто знает? Возможно, развлечения такого сорта удержат старшего сына дома?
Уверенный, что Анжелика следует за ним, барон стал по очереди прощаться со всеми присутствующими.
Но у его дочери были другие планы.
Уже несколько часов она ломала себе голову, как бы исхитриться и остаться до восхода солнца, чтобы присутствовать на церемонии шодо. Не теряя времени и пользуясь суматохой, она выскользнула из толпы. Затем, взяв в руки сабо, она побежала к околице деревни, все обитатели которой, даже старушки, ушли повеселиться на деревенской свадьбе. Анжелика разглядела у стены сарая приставную лестницу, проворно вскарабкалась по ней и обнаружила наверху мягкое душистое сено.
Вино и танцы изрядно утомили Анжелику и она зевнула.
«Я посплю, — подумала она. — Когда проснусь, останется время для того, чтобы успеть на церемонию шодо».
Ее глаза закрылись, и она уснула глубоким сном.
* * *
Она проснулась с приятным ощущением счастья и блаженной неги. Темнота внутри сарая была плотной и душной. Ночь еще не закончилась, где-то вдалеке слышался шум голосов крестьян на празднике.
Анжелика не очень хорошо понимала, что происходит. Ее тело охватила приятная истома, ей хотелось вытянуться и застонать. Внезапно она почувствовала чью-то ладонь, которая медленно проводила по ее груди, затем опускалась вдоль тела, касалась ног. Отрывистое и горячее дыхание обжигало ей щеку. Она вытянула руку и наткнулись на жесткую ткань.
— Это ты, Валентин? — прошептала она.
Он не ответил, а только придвинулся ближе.
Винные пары и легкое головокружение от темноты затуманивали мысли Анжелики. Ей не было страшно. Это Валентин, она узнала его по тяжелому дыханию, по запаху, а также по шероховатости изрезанных камышами и болотными травами рук, прикосновение которых к коже заставляло ее вздрагивать, как от холода.
