В саду так же было тихо и пустынно!
Малиновки щебетали в кустах, через которые недавно пробиралась мнимая дама в белом платье, чтобы срезать нужную для кухни зелень.
Очевидно, здесь никто не проходил с тех пор: по дороге там и сям валялись потерянные ею коренья.
В липовой беседке он смело мог взять в руки и рассмотреть записную тетрадь: кругом не было ни души и никто не увидит его насмешливой улыбки.
Первые страницы маленькой тетрадки были исписаны изящным женским почерком, тем самым, которым было написано под диктовку судьи письмо. Но тут были не стихи, а отрывочные мысли, обнаруживавшие ясный и здравый смысл у писавшей, и свидетельствующие о ее уме и характере.
После того, как она бросила место, чтобы ухаживать за теткой, поэтические излияния часто сменялись аккуратным счетом скудных приходов обедневшего дяди…
Но как мог согласоваться такой решительный образ действий этой дамы с тем, что она до сих пор, как принцесса, не могла обойтись без услуг горничной?…
Маркус сердито мял в руках ни в чем не повинную тетрадь и удивлялся самому себе. Что с ним? Куда девался его душевный покой?…
До сих пор он не испытывал другого чувства, кроме радостного наслаждения жизнью, которая мирно и спокойно протекала за письменным столом в конторе, и в часы отдыха среди разных удовольствий…
Ничто не могло лишить его крепкого молодого сна, ничто не могло нарушить его здорового аппетита…
И вдруг, столь приятное вначале пребывание в деревне было испорчено назойливыми размышлениями, от которых он никак не мог отделаться.
Тонкие блюда, изготовляемые для него госпожой Грибель, он отодвигал в сторону, а сегодня утром, раньше, чем проникли в спальню пронзительные крики петухов, его голова уже беспокойно вертелась на горячей подушке.
Эта мыза – развалина былого величия, с его обитателями – таинственной гувернанткой, судьей – полоумным лжецом и хвастуном, с девушкой, имеющей лицо сфинкса и очаровательную фигуру знатной дамы в жалком рабочем платье…
Эта девушка неотразимо привлекала его и сердила, как никто и никогда в жизни. И, ко всему этому, гуманный и любознательный лесничий, протягивающий к ней свои хищные руки!…
О, он посылает их всех вместе и порознь к черту за все беспокойство и мучения, какие он испытывает, и от которых не может отделаться несмотря ни на что!
Сегодня же он поедет в город и переговорит с архитектором, которому он поручит следить за всеми перестройками. Через несколько дней план будет готов, а также контракт и договор. Все же остальное – наем прислуги, переселение семейства судьи в господский дом, закупку скота и прочее – можно передать в руки арендатора Грибеля и его доброй жены.
На эти распоряжения потребуется несколько дней, а потом он отряхнет прах от ног своих и уедет из „Оленьей рощи“, чтобы более никогда туда не возвращаться. Последняя воля покойной останется его тайной до тех пор, пока он не успокоится и не разузнает хорошенько, кому лучше всего поручить обеспечение больной.
Маркус бросил тетрадку на каменный стол и вышел из сада. Старая решетчатая калитка захлопнулась за ним со слабым скрипом.
„Этим безжизненным и тихим звуком, – думал он, – закончились навсегда непосредственные сношения с людьми, которые остались по ту сторону калитки“.
Ему и в голову не пришло, что он сам вмешался, очертя голову, в отношения совершенно посторонних ему людей!
Прошло два дня!
Маркус уже был у архитектора, с которым сошелся в условиях и получил обещание по возможности скорее окончить все работы.
Молодой помещик сопровождал архитектора и при осмотре мызы, но не переступил порога дома. Однако, это не помешало судье подойти к окну и рассыпаться в горячих похвалах корзине вин, которую владелец усадьбы прислал на мызу. Потом последовало обещание отдать визит, за что помещику оставалось только благодарить.
Через несколько часов, когда уже стало смеркаться, старик действительно пришел.
Маркус, сидя в беседке, заметил у опушки рощи две приближающиеся фигуры: мужчину, который прихрамывал и тяжело ступал, опираясь на палку, и женщину, которая поддерживала его…
Разве госпожа Грибель не говорила, что гувернантка такая же длинная жердь, как ее служанка…
И конечно, эта стройная высокая дама в темном платье, изящно и мягко охватывавшем ее стан, в маленькой шляпе из белой соломки, с густым вуалем на лице, была гувернантка!
Смешно было видеть, как эта разряженная дама, поспешно шепнув что-то дяде, выдернула у него свою руку и быстро исчезла в роще, как только заметила Маркуса, вышедшего на балкон.
Старик остался среди дороги!
Опираясь на палку и озадаченно глядя на убегавшую девушку, он призывал тысячу проклятий на ее голову.
Маркус поспешил к нему на встречу и предложил ему свою руку, при помощи которой судья продолжал свой путь, браня неуместную щепетильность молодых дам.
Ему трудно было взойти на лестницу, зато наверху он удобно расположился на мягком диване и с удовольствием осматривал „холостяцкое гнездышко“ молодого человека.
Вскоре на столе появились сигары и две большие зеленые рюмки, искрившиеся на солнце, и комната наполнилась душистым ароматом благородного рейнвейна, заструившегося из длинного горлышка бутылки.
Маркус зажег новую висячую лампу и при ее бледном свете понял, почему гость выбрал сумерки для своего визита…
Вытертый заштопанный сюртук болтался, как на вешалке, на его тощих плечах, зато белье отличалось безукоризненной чистотой, а на галстуке блестела булавка из какого-то поддельного камня в старомодной оправе.
Маркус должен был сознаться, что очень приятно провел с ним время: старик был приятным собеседником и оказался весьма образованным и начитанным человеком.
Потом помещику пришлось самому проводить своего гостя домой – этого нельзя было избежать: старик не мог своими расслабленными ногами идти так далеко один, а за ним никто не пришел!
Маркус своим тонким слухом различил какое-то подозрительное шуршание в стороне деревьев. Но он решил игнорировать тех, которые так оскорбительно уклонялись от встречи с ним, все равно, будь то фрейлейн гувернантка или ненавистная „недотрога“.
– Должно быть, дичь бродит в лесу! – заметил судья громко.
Он подвыпил немного и тяжело опирался на руку Маркуса, который в другой руке нес связку книг, взятых стариком у помещика. Причем он заметил, что положительно изнывает от тоски по хорошему чтению, свою же чудную библиотеку, стоившую ему не одну тысячу рублей, ему пришлось продать за бесценок по недостатку места.
