— Это научит тебя быть попроворнее, — зло усмехнулся Ильгур.
Прочие заложники протестовать не осмелились, Сирин тоже смолчала. Отыскав относительно чистое полотенце, она попыталась остановить кровотечение.
— Когда-нибудь я зарежу этого подлого пса, — горячо прошептал Остап ей на ухо и украдкой погладил кинжал, висевший у Сирин за поясом. Она мягко убрала его руку:
— Сначала тебе надо вырасти!
Мальчик недовольно пробормотал что-то, но притих. Сирин терпеливо ждала, пока у него не перестанет идти кровь, спрашивая себя, оставят ли русские Остапу хоть один шанс повзрослеть. В этом она сомневалась, впрочем, как и в том, что сама проживет еще хотя бы год.
Этой ночью Сирин спала еще хуже, чем предыдущей. Ей казалось, что стены смыкаются, чтобы раздавить ее. Все ее существо кричало, требуя возвращения домой, не заботясь о том, какие беды принесет этот побег ее народу. Сирин была уверена, что ей удастся перехитрить Тарлова, вахмистра и драгун, но догадывалась и о том, что далеко ей не уйти. Златогривый был гораздо резвее солдатских лошадей, но одежда выдавала ее с головой, каждый русский, встреченный на пути, тотчас сдаст ее преследователям. А если и нет — она рухнет с обрыва где-нибудь в Уральских горах. Нет, позорное бегство и позорная смерть были ей не по нраву, к тому же если ее поймают, то закуют в кандалы — Тарлов уже угрожал этим, — и тогда исчезнет даже тень надежды убить царя. Если она желает, чтобы смерть ее была не напрасной, она должна сделать вид, что покорилась, а потом, в решительный момент, действовать. Сирин решила следовать своему плану, а — что будет дальше — безразлично. Нельзя сказать, однако же, чтобы это решение доставляло ей радость. Сирин печалилась о себе — она должна была погибнуть в семнадцатое лето своей жизни.
Эти мрачные видения и предчувствия не покинули Сирин даже на рассвете, когда солдаты распахнули двери и погнали заложников наружу, точно стадо овец. Она безрадостно жевала свой завтрак и вздрогнула, услышав веселое приветствие. Это, без сомнения, был голос Юрия Гавриловича, однако стоявший рядом мужчина на него мало походил. На нем был узкий коричневый сюртук до колена, светлый жилет и странные кожаные башмаки с медными застежками. Штанов Сирин не разглядела — ей были видны только икры мужчины, обтянутые чулками телесного цвета. Щеки незнакомца были гладко выбриты, и лишь на верхней губе курчавились усы. На голове же вообще громоздилось что-то диковинное из конского волоса со свисавшей позади косицей. Сирин еще ни разу не видела париков, поэтому облик мужчины поверг ее в недоумение.
— Не веришь своим глазам, сынок? — спросил мужчина вновь голосом Юрия Гавриловича, опустился рядом с ней и приказал слуге принести еще один стул — для дочери. В этот момент в комнату вошла Маша — и тут уж от изумления челюсть отвисла не только у Сирин. Дочь купца была в темно-красном платье, вырезанном так глубоко, что ее полная грудь обнажалась почти до непристойности. Лицо было сильно напудрено, а на щеке девушки вдруг обнаружилось маленькое темное пятнышко, которого Сирин раньше не замечала. Она тоже закрыла свои волосы чем-то вроде шапки из белых волос, закрученных в замысловатую прическу. В руках девушка держала раскрашенный предмет, похожий на маленькую ширму, которой она частично прикрывала лицо. Сирин заметила, что жадные мужские взгляды Маша принимает не без удовольствия.
Юрий Гаврилович покосился на Бахадура и усмехнулся:
— Ну что, удивлен?
Сирин, казалось, проглотила язык — она кивнула, не в силах сказать ни слова.
Юрий Гаврилович ткнул себя кулаком в грудь:
— Это царский указ. Совсем забыл Петр Алексеич русские обычаи, велел носить платья на манер поляков да немцев. А если захочет русский одеться как подобает русскому, придется заплатить налог, и немалый. Да и то — царские слуги всегда могут его оскорбить, избить, а то и в темницу бросить. А уж теперь, когда у нас война, дело еще хуже. Если бы я западнее Урала решился одеваться так, как наши отцы и деды, пришлось бы в каждом городе налог платить — на бороду и платье, так что в карман царским сборщикам перешло бы куда больше денег, чем я в Новгороде выручу. Но меня так просто не возьмешь! Вот и оделись с дочкой в новомодные платья, приятные царскому сердцу, в таком виде мы хоть сейчас перед ним показаться можем.
Сирин ничего не было известно ни о царе, ни о его пристрастиях, а потому она опять промолчала. Впрочем, Юрий Гаврилович, кажется, ответа и не ожидал и продолжал свою речь:
— Буря, родившаяся в Москве, для нас, простых людей, чересчур сурова. Но ты плохо знаешь русских, сынок, — мы как береза под ветром, гнемся, но не ломаемся. И наш пресветлый царь тоже скоро узнает об этом.
Тут слуга опустил на стол перед Юрием Гавриловичем кружку кваса и кусок холодного жаркого, и купец жадно принялся за еду. Закусив, он поднял голову и отметил задумчивый взгляд Тарлова. Офицер разглядывал Юрия Гавриловича, будто что-то решая в уме. Разговор на скользкую тему вспыхнул с новой силой:
— Что же, Сергей Васильевич, решили вы, как дальше путь продолжать будем? Что до моего мнения, я советовал бы нанять плот или судно. Так мы могли бы по Белой доплыть до Камы, там — до Волги, а там уж поднялись бы до Нижнего Новгорода.
Сергей устало зажмурил глаза и затряс головой, будто желая отогнать ненужные мысли:
— Нет, Юрий Гаврилович, так путь будет слишком долог. Нам следует торопиться, поедем верхом. Если хочешь — езжай с нами.
Купец, явно предпочел бы неторопливое плавание по реке разбитым русским дорогам, но по лицу капитана он понял, что принятого решения Тарлов не изменит.
Уже во второй раз за утро он рассердился на молодого офицера. Первой же причиной для недовольства было то, что Тарлов, единственный из всех мужчин, удостоил сегодня красавицу Машу лишь мимолетным взглядом. Его надежда взять молодого капитана в зятья рушилась на глазах, и это было прискорбно. В Сибири выбиться в люди можно было, только имея собственную голову на плечах и умение отдавать приказы, но для Сергея, по видимости, кровопролитная битва была соблазнительнее молодой жены. Разумеется, так легко отказываться от своих планов Юрий Гаврилович не собирался. Но даже если предприятие его провалится, он, по меньшей мере, доберется до Нижнего в целости и сохранности. Само собой, кое-что из денег и ценностей он приказал накрепко зашить в новое платье, но при встрече с разбойниками это вряд ли поможет — они давно изучили подобные уловки и раздевали своих жертв до исподнего в поисках наживы. Офицер и его драгуны послужат более надежной защитой, чем молитва Пресвятой Богородице, и отказываться от этой защиты было бы неразумно.
