Глаза Фанни остро блеснули при свечах.
— Да, да, должно быть, это она, — взволнованно заговорила Фанни. — Она умерла, когда мне было только десять.
— О, как печально, — продолжала между тем медиум. — Это невыносимо. Настоящее горе. Ты даже не представляешь, Фанни, как я страдаю. Бедная милая женщина, как она не хотела тебя оставлять.
— Я знаю, это правда! — почти выкрикнула Фанни, лицо которой светилось. — Я всегда знала, что она хотела быть со мной. Я всю жизнь ощущала ее присутствие в моей жизни.
— Она снова зовет тебя, — перебила медиум. — Я ее слышу. Она кричит: «Фанни! Фанни! Самая любимая. Самая бесценная Фанни!» Отзовитесь на ее зов, моя дорогая, и дайте ей знать, что вы любите ее.
Фанни облизала пересохшие губы и взволнованно заговорила: «Мама! Мама! Это ты? Ты слышишь меня? Пожалуйста, ответь мне, мама!»
В этот момент раздался громкий стук. Но не по столу, а в дверь зала. Наши головы невольно повернулись в ту сторону. Дверь с шумом распахнулась, словно кто-то с огромной силой толкнул ее с другой стороны. Она с грохотом ударилась о стену с такой мощью, что стол закачался. Порыв холодного ветра ворвался в зал и охватил всех нас своими ледяными объятиями. Мгновенно погасли все свечи и мы оказались в кромешной темноте.
Прежде чем мы пришли в себя от потрясения, раздался пронзительный женский крик.
В углу зала зажглась спичка. Ее крохотное пламя в кромешной темноте показалось всем необычайно большим и ярким. Оно высветило мрачное лицо мистера Ллевелина. В те мгновения его рот напоминал туго натянутую нить, а полузакрытые глаза подчеркивали состояние крайней раздраженности. Пламя тут же погасло. Я подумала, что лучше уж сидеть в темноте, чем смотреть на это маско-подобное лицо хозяина имения. В то время, как я занималась своими личными впечатлениями, в зале что-то происходило. Необычное и неприятное.
— Ради Бога, Эдмонд, — принеси лампу! — громко потребовал доктор Родес. — Фанни, с тобой все в порядке?
— Кенет! Кенет! — не своим голосом завопила Урсула. — Скорее окажи нам помощь!
Кенет Родес между тем все хлопотал у своей потерявшей сознание невесты.
— Фанни, ты можешь мне ответить? — тормошил он ее, не обращая внимания на окружающих. Ответа вновь не последовало, и Родес что-то с досадой пробормотал.
Винни не оставался безучастным к происходящему.
— Поторопись, Эдмонд! — требовал он. От недавней элегантности Винни не осталось и следа, он заметно нервничал и суетился. Я с удовольствием заметила, что его требовательный тон произвел на мистера Ллевелина должное впечатление. Неохотно, неспешно, однако хозяин имения все же повиновался. Он зажег еще одну спичку, снял стекло с керосиновой лампы, которая стояла на камине, зажег фитиль. Затем отрегулировал пламя.
Желтоватый свет разлился по залу и выхватил из мрака неподвижную фигуру Фанни Ллевелин. У доктора Родеса перехватило дыхание, и он, не сдержав огорчения, воскликнул: «Господи, у нее обморок!» Фанни полулежала, откинувшись на спинку стула, и ее лицо было белым, как вата. Цвет лица доктора Родеса в этот миг отличался лишь немного. Но, несмотря на сильные переживания, Кенет сохранял профессиональное самообладание. Поискав глазами, кто из джентльменов находился поближе, доктор Родес попросил: «Винни, помоги мне донести ее до дивана». Однако вальяжный Винни окончательно раскис и уже не считал нужным скрывать это.
— Не думаю, что от меня будет какая-нибудь польза. — Честно признался он. — Я себя плоховато чувствую.
Было видно, что доктор Родес начал терять выдержку с этой публикой.
— Господи, Эдмонд, подойти и помоги! — распорядился он приказным тоном. — Урсула, принеси нюхательную соль!
— У меня есть немного этой соли в сумке, — выразила свою готовность помочь миссис Мэдкрофт. — Я люблю держать ее под рукой, понимаете. Это на случай, если духи…
— Хорошо, хорошо, — прервал доктор Родес. — Дайте мне!
— Да, конечно, — заметно обиделась миссис Мэдкрофт. — Но так не разговаривают с тем, кто хочет сделать доброе дело.
— Может быть, мне поискать соль, миссис Мэдкрофт? — предложила теперь уже и я свои услуги.
Она охотно передала мне свою сумку. Пока доктор Родес и мистер Ллевелин несли Фанни к дивану, я копалась среди кружевных носовых платочков. Вот мои пальцы наткнулись на знакомый пузырек. Я тут же подала его доктору Родосу. Он бросил мне признательный взгляд и снова повернулся к пациентке.
— Полагаю, Фанни переволновалась, — вполголоса сказала Урсула. — Но она сама виновата, ведь это ее желание провести сеанс.
— Ах, я не могу винить это дитя, — со стоном произнесла Эглантина. — Никогда я не испытывала такого страха. Чем вызван этот порыв ветра?
— Поток воздуха из дымохода, — жестко бросил мистер Ллевелин. Его голос прозвучал прямо за моей спиной и испугал меня не меньше, чем вопль Фанни. Я не заметила, что он стоял позади меня.
— Навряд ли, — усомнился Винни. — Я сам закрывал вьюшку. Нет, это связано с этим… сеансом.
На диване застонала Фанни. Немного погодя она открыла глаза. Ее локоны помялись и прилипли к голове. Лицо девушки оставалось по прежнему белым и почти не отличалось от кружев на шее. Но даже бледная, растерянная и потрясенная, она была очень привлекательна. Фанни смущенно посмотрела в лицо жениху, как бы извиняясь за свое странное и не совсем приличное поведение. Доктор Родес ответил ей обожающим взглядом.
— Не стоит ни о чем волноваться, — успокоил он. — Через минуту ты придешь в себя, и все будет в порядке. В ее испуганных бледно-лиловых глазах засветились искорки радости.
— Надеюсь, это послужит тебе уроком, — строго и поучительно произнес мистер Ллевелин, вновь заставив меня вздрогнуть.
При сложившихся обстоятельствах едва ли это было милосердное замечание. Я осмелилась посмотреть вверх, в лицо мистера Ллевелина. И наткнулась на сердитый, обвиняющий взгляд. Его следовало понимать так, что большая часть вины в произошедшем с его сестрой ложилась на меня. Разумеется, в его плохом настроении также была виновата я.
Я не могла принять этот упрек, не предъявив своих обвинений.
— Вы могли бы проявить больше внимания к вашей сестре, — сказала я. — Она перенесла потрясение. Судя по его взгляду, он принял мой вызов.
— Не вам делать мне подобные замечания, — холодно обронил он.
— Может быть, — согласилась я с этим. — Но кто-то должен был вам это сказать. Плохо, что мы вынуждены терпеть ваши нападки. Конечно, у вас право хозяина. Но, безусловно, у вас должно быть сострадание к своей сестре и окружающим тоже.
— Сострадание, потраченное на дураков? — произнес он оскорбительные слова, глядя мне прямо в лицо и, следовательно, адресуя их прежде всего мне. Как мне следовало, поступить? Оскорбиться? Упасть в обморок? Устроить истерику? Наверное, любой из этих вариантов действий принес бы мистеру Ллевелину удовлетворение. Поэтому я поступила иначе. Я молча проглотила горькую пилюлю, никак не выразив своего отношения. Мне это было нелегко. Но мои усилия окупились. Мистер Ллевелин оказался сбит с толку и страшно возмутился моим равнодушием к его очередному оскорблению. Это возмущение исходило от него, как черный дым от тлеющих углей.
