Маттео погиб. Ромул и Волчица отравили его, чтобы он ничего не рассказал, а следующим они убьют Лоренцо. Я не могу собрать ни волю, ни разум, чтобы как-то помешать им. К кому мне обратиться за помощью? Кому довериться?
Когда наступила ночь, Франческа помогла мне раздеться и облачиться в ночную рубашку. Она предложила мне еще горького вина, но я отказалась и улеглась на свою узкую койку. Бона пришла и, прежде чем лечь в постель, стала молиться. Я лежала, прислушиваясь к ее шепоту и трясясь от безмолвной ярости. Мне хотелось ударить госпожу, вырвать четки из ее пальцев, прокричать, что все это время она учила меня лжи. Бог никогда не был ни любовью, ни справедливостью. Я ненавижу Его.
Но я сдержалась, с тоской дожидаясь, пока заснет Бона и захрапит Франческа В свете камина я встала, отыскала свою шаль и туфли и выскользнула на лоджию.
Я сошла по лестнице, выскочила в открытую галерею и задохнулась от морозного воздуха. Я с трудом находила дорогу в темноте, несколько раз поскальзывалась на льду. Когда добралась до комнаты Маттео, меня всю трясло. Здесь было холодно, темно и сыро, дрова давно прогорели, а дымоход не закрыли, но я не стала разводить огонь. Мне было все равно, простужусь я или замерзну. Я с радостью приняла бы смерть.
Я сама не знала, зачем пришла в комнату мужа. Наверное, хотела выплакаться, но ведь меня услышат даже с закрытыми ставнями. Я вошла, задвинула за собой засов и заметила на ковре перо Маттео.
Видимо, оно запуталось в простынях и упало, когда я сняла их, чтобы обмыть тело. Я встала на колени перед этим пером, и горе хлынуло из меня потоком. Рыдания сотрясали тело так, что я рухнула на ковер, прижимая перо к груди.
Я рыдала примерно полчаса. Когда я пришла в себя, из глаз, рта и носа текло, а несчастное перо сломалось. Хватая ртом воздух, я с трудом села и почувствовала, как в грудинную кость впивается что-то маленькое, металлическое.
Ключ Маттео.
«На случай крайней необходимости».
Я утерла рукавом глаза и нос, потом посмотрела на письменный стол Маттео и тайную панель рядом с ним, спрятанную в темной обшивке. Ослабевшая и дрожащая от слез, я на четвереньках доползла до стола, села на стул и зажгла лампу. Масла в ней осталось мало, и пламя получилось слабым. Я придвинулась к стене, провела по ней пальцами, отыскивая крошечную скважину, затем вытянула из-под рубахи кожаный ремешок и сунула маленький ключ в замок.
Дверца тайника откинулась с легким щелчком. Из кладки под обшивкой был вынут один кирпич, и в углублении лежала толстая стопка бумаг размером с лист манускрипта. Я осторожно вынула все, перенесла на письменный стол мужа и придвинула лампу.
На самом верху лежал маленький мешочек из черного шелка, перевязанный алой лентой, а под ним письмо на новой бумаге, сложенное втрое, запечатанное воском и адресованное «моему светочу». Развязывая черный мешочек, я приготовилась к новому эмоциональному потрясению. Я думала, там будет какая-нибудь драгоценность, подарок на память о нем, но внутри оказался только крупный серо-коричневый порошок.
Я вернулась к письму, надеясь наконец-то узнать, почему муж отвергал мои любовные притязания.
Я никак не ожидала, что испугаюсь увиденного.
Это оказалось вовсе не сердечное прощальное письмо, а схема, выполненная рукой Маттео, круг с обозначенными сторонами света, но располагались они странно. Наверху вместо севера оказался восток, а запад — под кругом. На каждой стороне света была изображена пятиконечная звезда, и стрелками старательно указано, с какого угла ее начали рисовать. Под всеми звездами стояло по слову на древнееврейском, как я решила, языке. Ниже пояснялось, как оно звучит на итальянском, но перевод не приводился.
Под этой схемой был нарисован второй круг, тоже с указанием сторон света, но на этот раз места звезд занимали гексаграммы и другой список варварских слов.
Магия, та самая, которую он творил ночью, когда я делала вид, что сплю в супружеской постели. Мне вспомнились обрывки разговора в ту ночь, когда я призналась ему, что вижу знаки в облаках, небе и звездах.
«Бона сказала бы, что это от дьявола», — заявила тогда я, а он ответил: «Она тоже может ошибаться».
Под обоими кругами были даны пояснения на миланском диалекте с описанием обрядов, которые требовались для каждого из кругов. Я никак не могла собрать воедино разбегающиеся мысли, чтобы вникнуть в суть, а когда отложила схемы Маттео и взялась за следующий лист из стопки, волосы зашевелились у меня на голове.
Это был пожелтевший пергамент, зазубренный по краям, много раз складывавшийся и угрожающий рассыпаться прямо в руках. Я, затаив дыхание, развернула его на столе. Чернила были ржаво-коричневые, выцветшие, почерк старомодный, незнакомый. Бона не позволяла мне учить греческий, но сейчас я сразу же узнала его и поняла почти все из латинского перевода, сделанного под текстом другой рукой.
На пергаменте была записана формула призыва, но вот кого, я так и не поняла, плохо соображая от горя. Я осторожно отложила пергамент в сторонку. Под ним оказался непереплетенный манускрипт, примерно дюжина страниц на латыни. Бумага и почерк оказались современными, на титульном листе было выведено: «De Mysteriis Aegyptiorium» («О египетских мистериях»).
Под манускриптом лежал документ, написанный ровным, красивым почерком Маттео. На листе были выписаны по порядку буквы латинского алфавита. Под каждой из них стояла другая буква, цифра или символ. Например, A была представлена цифрой 9, B заменялась на X, C — на L. Сверху на листе было написано: «Каждую четвертую вычеркивать». Я поняла, что это ключ, который Маттео использовал, зашифровывая тайную корреспонденцию.
Я уперлась локтями в стол, уронила голову на руки и спросила вслух:
— Почему ты хотел, чтобы я увидела это?
Меня так и подмывало схватить все бумаги и бросить их на угли. Магия и Бог не помешали злым людям убить Маттео. Но следующая мысль остудила мой гнев. Я вспомнила о золотой символической карте, изображающей Повешенного. «Поддается злым силам, чтобы принести себя в жертву».
Я потерла ладонями горящие глаза, пытаясь отыскать во всем этом хоть какой-то смысл. Маттео явно предчувствовал свою скорую смерть еще до отъезда, иначе не отдал бы мне ключ.
Он принес себя в жертву, женившись на мне из платонической любви. Неужели муж снова забыл о себе, чтобы защитить супругу? Он оставил все это, чтобы предостеречь меня от чего-то?
Если бы я не разозлилась на Бога, то сожгла бы все. А вместо этого я уставилась на лишенные смысла узоры из цифр и букв и услышала слова Лоренцо Великолепного: «На самом деле это я рекомендовал его на службу герцогу».
