Господи, вернется ли она когда-нибудь домой? Сумеет ли этот Сильвер Торн возвратить ее в XX столетие? И кто тем временем станет оплачивать ее счета? Будет ли ее подружка Шери продолжать кормить Их Светлость — ее ангорскую кошку, поливать цветы и вытаскивать из почтового ящика залежи газет и журналов? Долго ли в школе будут ждать ее возвращения, прежде чем решат взять на ее место другого учителя? Что будет с ее домом? С ее машиной? С ее кошкой? С ее… жизнью? Что, если она застрянет здесь навсегда?
Нейаки, может, приготовить чай из ивовой коры, чтобы голова у тебя не болела? — спросил Серебряный Шип, лежа рядом с ней в темной спальне.
Она поняла, что он тоже не спит.
— Я приняла две таблетки аспирина, и головная боль прошла, но вот рассудок мой нуждается в помощи.
— Почему ты не можешь заснуть? Я ведь знаю, что ты очень устала.
— Да просто боюсь, что, если усну, могу потеряться в этой королевских размеров кровати. Знаешь, я всегда думала, что спать на перине из птичьего пуха все равно, что витать в большом, пушистом облаке. Но даже представить себе не могла, что перина может быть размером с небольшое болото и такой мягкой, что это перестает быть удобным.
— Я тоже предпочитаю спать на жестком. А теперь, Нейаки, я хочу знать настоящую причину твоей бессонницы.
Никки повернулась к нему, хотя видеть его почти не могла, в обступившем их мраке он был лишь жаркой тенью. Помолчав немного, она тихо заговорила:
— Скажи, Сильвер Торн, ты можешь вернуть меня в мое время?
— Ах, так ты поняла, наконец, что я говорил тебе правду?
— Не знаю… Может быть. — Она вздохнула. — Похоже, что так.
— И ты не будешь больше называть меня сумасшедшим?
— Не буду, обещаю, если ответишь на мой вопрос.
— Прости, Нейаки, но, честно говоря, я и сам не знаю, возможно, ли для тебя возвращение. Затевая все это, я до последнего момента не был уверен, что мне удастся призвать человека из будущего. И меньше всего думал тогда о том, удастся ли это повторить. А если и удастся, то подготовка займет слишком много времени.
— Сколько примерно?
— Точно сказать трудно. Впервые я воззвал к Духам с просьбой помочь мне призвать посланца три зимы назад. Вновь и вновь повторял я свои попытки, но все напрасно, пока во лах ко… пока вчера ты, наконец, не явилась.
— Три зимы? — воскликнула Никки. — Выходит, три года?
Его пальцы коснулись ее губ.
— Тише, жена. Ты же не хочешь разбудить Гэлловеев? А стены здесь, в этом доме, тонкие, как пергамент.
— Послушай, Торн! — в отчаянии прошептала она. — Я не могу исчезнуть из своей жизни, из своего мира на целых три года! Тут даже и три недели могут оказаться слишком большим сроком. У меня семья и друзья, которые будут тревожиться, не зная, куда я пропала. И потом, у меня неоплаченные счета, закладные на дом, работа. А библиотечная карточка и водительские права? Все скоро будет просрочено и аннулировано! — горестно сокрушалась она.
— Ты забыла, что здесь у тебя муж, — добродушно напомнил он ей. — А весной еще и сын будет. Духи так пожелали, иначе ничего бы не было. Неужели ты не понимаешь этого, когда говоришь о том — что оставила? Ты принадлежишь мне, тебе, а наше дитя — нам обоим. Неужели ты хочешь оставить меня и нашего мальчика? Или хочешь забрать моего сына в такую даль, где я никогда его не смогу увидеть? Даже если бы это было возможно, ты должна понимать, что я не позволю тебе так сделать.
Никки на какое-то время была поражена немотой. Потом, насилу собравшись с силами, заговорила:
— Я… кажется… Я не могу осознать… Что это — реальность? Или что? Вот сейчас ты заговорил… напомнил мне о беременности… Со мной это впервые. Но голова у меня так заморочена, я в таком замешательстве, что это как-то ускользает из сознания. И не то чтобы я не хотела иметь ребенка, нет, последние несколько лет я только о том и мечтала. Но здесь, теперь, это кажется таким невероятным… неправдоподобным…
— Вот постой, живот вырастет с тыкву да начнет наш сынок колотиться в тебе, как длинноногий кролик, тогда не будешь сомневаться, что скоро станешь матерью, — с забавным самодовольством проговорил он.
— Что испытывает беременная, я могу представить себе пока только умозрительно, а вот все остальное в этой невероятной истории адски пугает. Ощущение такое, будто меня уже по шею засосало зыбучими песками.
— Но тебе нечего бояться. Пока я дышу, я буду заботиться о тебе и защищу от всякой напасти.
Никки надолго замолчала, и он решил, что она, наконец, заснула. Но она вновь заговорила, и в шепоте ее слышались плаксивые нотки.
— Торн, ты можешь обнять меня? Только обнять? Я чувствую себя так… такой потерянной!
Он нежно заключил жену в объятия, прижав ее голову к своей широкой груди. Ее горячие слезы, когда она беззвучно заплакала, жгли его кожу. Он бережно гладил ее по голове.
— Если ты и потерялась, моя маленькая гусыня, — шептал он, — то я уже нашел тебя.
На следующее утро Джеймс Гэлловей предложил подвести их в своем фургоне до Дейтона.
— Мы привяжем каноэ сзади, и потом вы поплывете по Майами на север.
— Спасибо за предложение, Джеймс, — отозвался Серебряный Шип, — но не хотелось бы отрывать вас от работы на ферме, ведь мы с Никки можем и пешком туда добраться.
Никки затаила дыхание и молилась про себя, чтобы не пришлось ей тащиться почти пятнадцать миль пешком по дикой местности. К счастью, мистер Гэлловей, с присущей ему сердечностью, ответил так:
— Ни от чего вы меня не оторвете. Я вполне могу позволить себе один день в недели и не работать. Так почему не устроить себе выходной сегодня?
На фургоне, хоть он и продвигался по ухабистой дороге черепашьим шагом, они проделали весь путь за четыре часа. Когда они приблизились к городу, Никки изумилась разительному контрасту между Дейтоном, каким его знала она, и Дейтоном 1813 года. Вопреки тому, во что накануне пришлось поверить, она все еще надеялась увидеть устремленные ввысь здания, преобладающие в центре города с двухсоттысячным населением. Вместо этого ее взору явилось небольшое поселение, где могло жить не более нескольких сотен человек. Вместо напряженных транспортных потоков и безукоризненных скоростных трасс — несколько узких улочек. Не появилось здесь еще ни привольно раскинувшихся пригородов, ни сияющих магазинных витрин, ни множества автомобилей, ни индустриальных построек.
Но были, однако, и преимущества — никакой они от выхлопных газов, ни тяжелого удушливого нога, ни пошлых цветастых рекламных щитов, загромождающих ландшафт, ни рева и грохота моторов, ни воя сирен.
Приблизившись к южной окраине, Гэлловей направил фургон в объезд города и дальше, прямо к Грейт-Майами-Ривер.
