– Что? – крикнула в гневе Рошана. – Как смеешь ты говорить это! Или ты хочешь умереть вместе с ребенком? Берегись!
Эсма знала характер своей госпожи, знала также, что турецкие законы не наказывают за убийство рабов. Она покорилась, поняв, что просьбы и мольбы не тронут принцессу.
– Я повинуюсь твоему желанию, повелительница, – сказала Эсма. – Я твоя слуга, и воля твоя для меня закон!
– Ночь наступает, ступай скорее на берег! – приказала принцесса.
Эсма взяла на руки ребенка и, закутав его платком, вышла из дворца, чтобы исполнить приказание принцессы.
До берега моря, где можно было бы незаметно бросить несчастного ребенка, было далеко, и когда Эсма достигла его, была уже ночь.
Между тем небо заволокло облаками, душный, неподвижный воздух предвещал бурю. На горизонте мелькала молния, и слышались глухие раскаты грома.
Подойдя к берегу, Эсма развернула платок и вынула из него ребенка. Наступила решительная минута!
Надо было исполнить приказание принцессы; но в тот момент, когда Эсма хотела уже бросить ребенка в волны, в ней снова заговорила жалость. Она чувствовала, что не в состоянии лишить жизни несчастное дитя.
После некоторого колебания Эсма положила маленького Сади в тростник, решившись оставить его на произвол судьбы: если ему суждено умереть, думала она, волны унесут его, если же нет, то его, наверно, найдет какой-нибудь сострадательный человек, как некогда малютку Моисея.
Но тут ее объял страх при мысли, что кто-нибудь из слуг принцессы, может быть, следит за ней и донесет о ее поступке.
Вдруг сверкнула молния и разразился страшный гром, оглушивший Эсму.
В страхе и ужасе, не владея более собой, она бросилась к берегу и, положив Сади в стоявший вблизи челнок, столкнула его в воду.
Сделав это, она бросилась бежать, как бы преследуемая фуриями.
Между тем предоставленный волнам челнок медленно плыл, покачиваясь, в открытое море.
В маленьком старом доме старой Кадиджи у окна стояла Реция и с нетерпением ждала возвращения принца Юсуфа.
Проводив ее сюда, принц отправился в Сераскириат, чтобы узнать о судьбе Сирры и Сади и попытаться освободить их.
Час проходил за часом, а ни принца, ни Сирры не было; нетерпение и беспокойство Реции росли с каждой минутой.
Наконец ей послышался отдаленный плеск весел по воде.
Спустя несколько минут послышались чьи-то приближающиеся шаги, кто-то открыл дверь. Реция поспешила навстречу вошедшему.
Это был принц.
Волнение Реции было так велико, что она не заметила печального выражения лица Юсуфа.
– Какую весть приносишь ты мне, принц? – спросила она.
Юсуф хотел постепенно приготовить Рецию к ужасному известию, которое он принес ей. Он видел Сади лежащего мертвым.
– Я надеялся на лучшее, – сказал он, – я надеялся, что мне удастся сделать что-нибудь для освобождения Сади-паши.
– Значит, твои старания были бесплодны? Не печалься об этом, принц! Я уверена, что рано или поздно истина восторжествует и заслуги моего Сади будут вознаграждены! Видел ты там Сирру?
– Нет!
– Был ты у Сади?
– Да, я был у него.
– Ты говорил с ним?
– Нет, я только видел его!
– Ты видел только? Что это значит?
– Я ужаснулся!
– Ты ужаснулся? Что случилось? Мой Сади болен?
– Он, должно быть, внезапно захворал.
– И теперь? Что значит твой мрачный вид, принц? Теперь? Говори! Не скрывай от меня ничего! Мой Сади умер? Они убили его?
– Я надеюсь, что его еще можно спасти!
– Ты надеешься… его еще можно спасти… – сказала Реция дрожащим голосом. – Он умер! Умер!
Ужасная весть, казалось, поразила ее как громом.
– Я не думаю, чтобы он умер, моя бедная Реция. Он только лежит без чувств! Он скорее похож на спящего! Я просил Редифа-пашу послать за доктором, и он согласился.
– Благодарю тебя, принц! – беззвучно сказала Реция. Ее глаза были сухи, ни один крик горя или отчаяния не вырвался из ее груди. Горе было слишком велико, чтобы его можно было высказать словами, облегчить рыданиями. – Я хочу просить у тебя еще одной милости, принц, – продолжала она через какое-то время, когда, казалось, снова овладела собой. – Это мое последнее желание! Дай мне увидеть Сади-пашу! Сведи меня к нему!
– Я боюсь, что это только еще более опечалит тебя.
– Будь спокоен, принц, не жалей меня! Реция знает, что ей надо делать. Исполни, умоляю тебя, мою просьбу! Сведи меня к Сади! Я хочу в последний раз его увидеть!
– Хорошо! Пусть будет по твоему желанию! Но еще раз повторяю, не отчаивайся, может быть, Сади еще можно спасти!
Реция не верила словам принца, она приняла их за желание утешить.
– Как должна я благодарить тебя за твою доброту, принц! – сказала Реция. – Но если молитва истерзанного горем сердца может принести счастье, то тебе оно должно скоро улыбнуться. Когда это наступит, вспомни о несчастной дочери Альманзора, которая для того только узнала счастие, чтобы потерять его навеки!
– Что это значит? Это похоже на прощание, Реция! Что ты хочешь сделать? Я предчувствую несчастие. Нет! Я не могу вести тебя в Сераскириат.
– Отчего же нет, принц? Не отступай от твоего первого решения. Кто хочет умереть, тому не надо для этого особенного места, – сказала Реция с почти неземным спокойствием. Казалось, внутри ее произошел какой-то переворот.
Принц не решился более противоречить и вышел из дома старой гадалки в сопровождении Реции. Потом они сели в каик принца, который скоро привез их к Сераскириату.
Но что давало Реции такое мужество, такую силу переносить горе? Это была мысль о том, что она скоро соединится с Сади, так как она решилась умертвить себя у его трупа. Ее смущала сначала мысль о сыне, но она знала, что Сирра будет для него второй матерью и станет без устали его отыскивать. Еще несколько минут, думала она, и конец всем земным горестям!
Мысль, что Сади, быть может, еще жив и его еще можно спасти, не приходила ей в голову. Она была уверена в его смерти, и у нее было только одно желание: соединиться с ее дорогим Сади.
Наконец каик остановился, принц помог Реции выйти, и они пошли ко входу в Сераскириат.
Часовые знали принца и, кроме того, видели его раньше в сопровождении Редифа-паши, поэтому они не осмелились остановить его и беспрекословно отперли ворота.
Дверь башни была открыта, и принц ввел свою спутницу в караульную комнату.
Наступила решающая минута.
Посреди обширной комнаты стоял диван, на котором лежал недвижим, как мертвец, Сади. Но что это значило? Уж не вечерние ли лучи солнца окрашивали его лицо? Его щеки не были бледны! На его лице не было ни малейшего выражения боли и мучений. Он скорее походил на спящего, чем на мертвого. Казалось, что вот сейчас откроются его полуприкрытые глаза и он поднимется с дивана.
