— Конечно, и даже более того — может понести меня. Я очень слаба.
Мелиор Мэри сказала это в приказном тоне, но Мэтью просто улыбнулся и снял очки, положив их в карман камзола. Камзол был замшевый, очень красивый и подчеркивал фигуру. Юноша вдруг как-то подобрел, словно материал, из которого была сделана его одежда, поделился с ним своей мягкостью. Неожиданно Сибелла испугалась — в Мелиор Мэри таилась огромная сила, может быть, еще не до конца осознанная, но безобидная насмешливость Мэтью Бенистера заглушила незнакомое чувство, впервые вызванное мужчиной.
— Ну что же, тогда в путь, — сказал Мэтью.
Она не тронула его душу. Этот юноша воспринял ее как ребенка. Но от него исходила какая-то опасность, и ей снова показалось, что она давно его знает. Девушке хотелось защитить его — ведь ей уже приходилось делать это когда-то. Однако она промолчала, и все втроем двинулись к дому. В тот день Елизавета проснулась поздно и завтракала в постели. Она выглянула в окно спальни и не поверила своим глазам, увидев странную процессию, пробирающуюся через сады к задворкам дома. Набросив халат поверх ночной рубашки, она побежала по ступеням и уже в самом низу лестницы, наконец, увидела человека, которому предстояло изменить их жизнь.
Он снова взмахнул волосами, склоняясь перед нею:
— Миссис Уэстон?
Елизавета кивнула.
— Меня зовут Мэтью Бенистер.
— Ах да! — воскликнула она. — Я ждала вас. Добро пожаловать в Саттон.
При свете дешевой свечи Александр Поуп писал письмо Чарльзу Рэккету, своему сводному брату:
«Дорогой брат,
Очень надеюсь встретиться с тобой в понедельник. Если ты будешь занят, прошу тебя прислать мне человека и лошадь (такую, чтобы я смог благополучно доехать) во вторник…»
Он добавил еще несколько поручений, но, не имея настроения писать длинное письмо, закончил:
«…Поскольку письмо деловое, я ничего больше писать не буду, а только скажу, что остаюсь всегда ваш. А. Поуп».
Александр поставил дату — 7 сентября 1717 года, задул свечу и попытался уснуть, но не смог. Он рисковал попасть в поле зрения Уэстонов, планируя остановиться у своей сестры, которая по-прежнему дружила с Елизаветой. И несмотря на всю страсть к леди Мэри Уортлей Монтэгю, несмотря на то, что он был жалким карликом, все-таки их с Елизаветой связывало нечто большее, нежели физическая любовь. Ему казалось, что она была самой великой и единственной целью его жизни. Хотелось спать, но в голове крутились строки «Элегии в память о несчастной даме». Он написал это стихотворение сразу после их разрыва и сейчас, проваливаясь в бездну сна, к своему удивлению и удовольствию, впервые почувствовал музыку и тайну собственной поэзии.
Сидя за письменным столом, освещенным множеством свечей, Джон Уэстон достал перо и написал короткое письмо своему другу Чарльзу Рэккету:
«Сэр,
Наши дамы очень надеются, что вы и миссис Рэккет завтра отобедаете с нами, если вам будет удобно. Мы все очень хотим, чтобы вы не считали нас чужими. Очень меня этим обяжете.
Ваш верный друг Джон Уэстон».
Он поставил дату — 9 сентября 1717 года, задул свечи и пошел спать.
На следующий день пришел ответ, что Рэккеты с удовольствием примут их у себя дома, и Елизавета, Мелиор Мэри и Сибелла начали так усиленно и оживленно готовиться к отъезду, что Джон был вынужден кататься верхом в обществе Мэтью Бенистера до тех пор, пока не устали лошади. Елизавета, стоя на легком ветерке у окна спальни, увидела, как они идут к дому, и улыбнулась. С тех пор как приехал Мэтью, у Джона еще заметнее улучшился характер. Ему всегда не хватало мужской компании, он всю жизнь мечтал о сыне, которого она не смогла ему подарить.
Она все еще улыбалась, когда вошла Клоппер, неся платье на огромном вышитом кринолине для сегодняшнего вечера. Елизавета посмотрела на себя в зеркало и сбросила халат, поймав восхищенный взгляд служанки.
Бриджет Клоппер всегда была загадкой. Эта довольно симпатичная женщина лет тридцати появилась в Саттоне, когда ей было десять или одиннадцать лет, и присутствовала при том, как Елизавета вошла в дом невестой. Елизавета не сомневалась, что у Бриджет был ребенок от Джона Уэстона. Тайное стало явным в тот день, когда Джон похищал Мелиор Мэри из дома в Виндзоре.
Еще более укрепил подозрения Елизаветы сам Сэм, рослый и приятный мальчик с совершенно определенными чертами Джона и в то же время очень похожий на Бриджет. Его традиционно нашли на пороге кухни, завернутого в аккуратные чистые пеленки и лежащего в такой же аккуратной чистой корзинке. Когда хозяин дома приказал оставить и воспитать ребенка, начались всякие смешки и косые взгляды. Еще более возбудило разные слухи то, что растить мальчика поручили четырнадцатилетней Бриджет, недавно вернувшейся от своей тетки, у которой она гостила подозрительно долго. Но, несмотря на все это, Бриджет Клоппер была приставлена к Елизавете и поднялась от простой кухонной девчонки на побегушках до личной служанки, в сущности, почти забыв о том, что когда-то согрешила с мужем своей хозяйки.
И сейчас, когда эти мысли снова возникли в голове Елизаветы, она спросила служанку:
— Как дела у Сэма?
Когда произносили имя мальчика, Бриджет сразу неуловимо менялась, и теперь это странное выражение тоже пробежало по ее лицу.
— Он учится читать и писать.
— О, правда?
— Этот молодой человек, Мэтью, учит его. С его появлением Саттон вообще стал другим.
Личные слуги были близки к хозяевам, почти как друзья, поэтому Елизавета засмеялась и спросила:
— Неужели?
— Да, и молодые леди тоже изменились.
Клоппер слишком сильно затянула Елизавете корсет, и она немного сморщилась.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказала, миссис Елизавета. Они тоже меняются. Разве вы не заметили?
— Не затягивай так туго. Нет, я ничего на заметила.
Елизавета почувствовала себя немного виноватой. В последнее время она была слишком поглощена своими отношениями с мужем, слишком много думала о той особенной магии, которую они открыли друг в друге, чтобы уделять достаточно внимания дочери и Сибелле.
— Как же они изменились?
— Мелиор Мэри — сама красота. Она проводит очень много времени у зеркала, улыбаясь самой себе.
Елизавета молчала, влезая в свой кринолин — это было дело не из легких, — а потом сказала: — Правда? Ну, наверное, здесь нет ничего плохого. Мне всегда казалось, что в ней слишком много мальчишеского.
Она не кривила душой. Мелиор Мэри вела очень своеобразную жизнь, за что следовало благодарить бурный темперамент, которым она была одарена, не говоря о том, что в ее жилах текла цыганская кровь деда. Ей нравилось исследовать все вокруг, ездить на самой строптивой лошади, лезть на самое высокое дерево, дразнить мальчишек и драться с ними. Но все же дочь всегда была очаровательна. В ней не было ни грубости, ни жестокости, она могла отдать последнюю рубашку нищему ребенку, зашедшему в кухню за подаянием. Да и вообще была смышленой и остроумной девочкой с очень приятной улыбкой, располагающей к себе. Но Мелиор Мэри — красавице из высшего общества — было не только суждено, а просто необходимо сделать хорошую партию, и Елизавета приятно удивилась, услышав, что дочь переменилась.
