Она не слышала пения птиц, но могла легко вообразить их прячущихся в темноте в ветвях деревьев, вертящих своими головами с немигающими глазами. Она видела злобно скалящих зубы смертоносных водяных змей и их мокассиновых сородичей, как они сворачивались в клубки возле корней деревьев в болотной воде или же в мокрой траве на берегах ручья… А в комнате напротив Филипп спал в кровати ее отца.
Анжела дрожала.
Вдруг до нее донесся слабый звук, — очевидно, не все еще твари уснули. Повернув голову в направлении невольничьего квартала, Анжела вздрогнула и у нее перехватило дыхание, когда она заметила чью-то почти неразличимую фигуру в дальнем конце галереи.
— Ба, — прошептала она, на мгновение уносясь в царство нереального. Но она тут же осознала, что видит перед собой не призрак своего умершего родителя, а Филиппа, на котором был надет летний халат ее отца. Это был его любимый халат, он носил его в жаркую погоду, и его мягкая, пористая хлопковая ткань пережила не одну стирку. Она сразу заметила, что под ним на Филиппе ничего не было. Даже при рассеянном свете луны это было вполне очевидно — халат плотно облегал его мускулистое тело.
Когда она поняла, кто стоит перед ней, ей, вероятно, нужно было бы сломя голову бежать к себе, захлопнуть окно, закрыть на щеколду ставни, но она продолжала неподвижно стоять на месте, словно пригвожденная к полу признанием неизбежности этого рокового момента. Вся дрожа, Анжела ожидала его.
— Я вас не напугал? — спросил он нежным голосом.
— Нет, не вы, а этот халат, — прошептала она. — Я вдруг подумала… — на глазах у нее навернулись слезы. Он тут же понял, что она имеет в виду.
— Это был халат вашего отца. Прошу меня простить.
Анжела порывисто вздохнула. Он остановился так близко от нее, что она ощущала его присутствие даже сквозь поры кожи, как животные, которые таким образом чуют грозящую им опасность. Она все еще была потрясена мелькнувшим перед ней образом отца и своей эмоциональной реакцией.
— Боже мой, — прошептал Филипп, — как же вы красивы при лунном свете! — Подняв руки, он мягко провел пальцами по изгибу грудей под тонкой тканью.
— Ах, какой вы бесстыдник! — в отчаянии прошептала она, проскальзывая в его объятия.
— У вас тоже нет стыда, моя безрассудная красавица, — сказал он, и в тональности его низкого насмешливого голоса вдруг прозвучала уверенность. — Вы также страстно желаете меня, как и я вас.
Это было правдой, но она не желала ее признавать. И когда Филипп плотно прижал ее к своей твердой мускулистой груди, она не протестовала, так как каждое его прикосновение к любой части тела будоражило всю ее плоть.
Медленно руки его заскользили вверх по ее телу и сомкнулись у нее на шее в возбуждающем месте; губы его перемещались от ее висков до щек, а между поцелуями он нашептывал: "Ты хочешь вот это… ты хочешь это… вот это…"
Сделав паузу, он стал нежно покусывать ей мочку уха, затем покрыл страстными поцелуями изящный изгиб ее шеи.
Она неподвижно, не оказывая ни малейшего сопротивления, оставалась в его объятиях. Она не проявляла при этом никакой ответной реакции, разве только содрогалась всем своим телом, но только до того момента, покуда он не прикоснулся к ее губам. Когда его губы накрыли ее губы, когда она почувствовала, как глубоко в ее рот проникает его язык, когда, сильно прижавшись к нему, она ощутила его восставшее естество, все это время собиравшаяся внутри нее гроза наконец разразилась, заливая все ее тело безумным, горячим желанием, которое мгновенно вытеснило все прочие мысли у нее из головы.
Он так же страстно желал ее, как и она его, и остальное в данный момент не имело никакого значения. Она, обвив его руками за шею, прижалась к нему грудями с таким напором страсти, что у него перехватило дыхание.
Мими стояла в проеме открытой двери своей хижины, первой в ряду, выходивших на боковую сторону "большого" дома, так же пригвожденная к полу при виде высокого мужчины в знакомом летнем халате, как и ее госпожа.
В темноте за ее спиной в их общей кровати спал Жан-Батист, а за ним, в занавешенном алькове на своих матрацах лежали, как говорится, без задних ног Оюма и Минетт. Невыносимо влажная атмосфера, предшествовавшая разразившейся буре, все еще ощущалась в воздухе, она утомила их всех, а в их маленькой тесной комнате, казалось, все еще господствовала вялая полуденная жара.
Мими, которая целые дни проводила в относительно прохладных комнатах своей госпожи, возвратившись домой, не могла уснуть при такой жаре. Она, тяжело дыша, взирала на фигуру в белом халате и шептала: "Мики[8]!"
Сердце у нее учащенно забилось, а руки затряслись. "О, мики, мики, что же заставило тебя вернуться? Какая ужасная опасность нависла над тобой?"
Может, какая-то злая сила вернула его против твоей воли? Несколько мгновений ее душа пребывала во власти воспоминаний.
Потом она заметила в туманном лунном свете другую фигуру в чисто белом халате, которая кого-то ожидала, опершись о перила галереи, и она знала, кто был этот высокий человек. Словно пребывая в трансе, она наблюдала, как он подошел к ее госпоже, и когда она ожидала вместе с той женщиной на галерее, что же произойдет дальше, поток воспоминаний заставил ее замереть на месте… Широкие листья бананов и кокосовые пальмы… красные и желтые плоды тропических деревьев размером с голову человека… ее родина, Санто-Доминго, где ей довелось впервые узнать, что такое мужчина, что он может ей сделать и каковы будут последствия. Брошенные на нее косые взгляды, повернутые к ней спины других рабов, они отказались разговаривать с ней, когда она переступала порог хижины. Из-за своего незнания жизни она полагала, что все это происходит от того, что она в тот момент носила под сердцем…
Теперь она знала, что все это происходило от того, что они больше не могли доверять ей.
И они были правы. Она предупредила своего господина о планируемом рабами мятеже и бежала вместе с его семьей из страны. Она это сделала ради спасения своих детей — Оюмы и Минетт, которая в то время была еще у нее во чреве, — и этой маленькой девочки, которую она обожала и которая теперь стала женщиной, и вот теперь ее гость уносил на руках в спальню эту женщину, к которой Мими относилась не как к своей госпоже, а скорее как к своей старшей дочери.
Ставни были оставлены открытыми, но свеча не горела. На таком большом расстоянии до Мими не доносилось ни единого звука, но она отлично понимала, что происходило в освещенной лишь лунным светом комнате, — теперь у "Колдовства" будет новый хозяин.
