— В любом случае это довольно редкий и весьма ценный дар, и его можно преподнести только один раз в жизни.
Она заметила, как проступают у него на щеках признаки охватившего его гнева, и легкомысленно добавила:
— Больше не требуй от меня никаких других подарков.
— Боже праведный, какая же ты упрямая и расчетливая женщина! — в сердцах воскликнул он. — Мне нужна только ты, а не твои жертвы, черт бы их подрал!
— Прошу тебя, потише, — зашептала она, — неужели ты хочешь, чтобы все слуги узнали о том, что ты провел ночь в моей спальне?
— Пошли они все к черту!
В дверь кто-то робко постучал, и она медленно открылась. На пороге стояла Минетт, с радостным выражением на лице, рядом с которым она держала непомерно большое серебряное блюдо.
— Доброе утро, месье, доброе утро, мамзель. Ваш кофе!
Филипп уставился на нее, словно пораженный громом.
Анжела сердито спросила ее:
— Почему ты принесла кофе месье в мою спальню?
— Потому что он здесь, — ответила Минетт с самым невинным видом, поглядывая то на нее, то на обнаженную грудь Филиппа, который еще не успел надеть лежавший у него на животе халат.
Что это было, невинность или же дерзость? Анжела напомнила себе, что Минетт все же еще ребенок.
— Откуда ты об этом узнала?
— Мама сказала…
— Мими сказала, чтобы ты принесла кофе сюда?
— Да, мамзель.
С улыбкой, которая продемонстрировала ее превосходные белоснежные зубы, она поставила поднос прямо на колени Филиппа. Он застонал от негодования, а она счастливо засмеялась. У нее была детская нежная кожа цвета слоновой кости, такой же прямой и узкий нос, как у Анжелы, но ее большие таинственные коричневые глаза явно ей достались от Мими.
"Каким же образом Мими узнала, что он провел эту ночь с ней?" — спрашивала себя Анжела. В общем, произошло то, о чем им всегда твердили с Клотильдой: рабам всегда известно гораздо больше о том, что они делают, чем им самим.
— Никому не говори о том, что здесь видела. Понимаешь, Минетт? Никому.
— Да, мамзель.
— А теперь ступай, Минетт.
— Слушаюсь, мамзель. — С дерзкой улыбкой Минетт вышла из комнаты.
Филипп не мог сдержать смеха.
— Кто она такая?
— Ребенок моей горничной, — бесстрастно, без тени эмоций сказала Анжела.
— Сестра Оюмы?
Анжела бросила на него любопытный взгляд.
— Ты запомнил его имя?
— Конечно, этот мальчик слишком красив для раба, и его сестричка тоже.
— Она знает об этом, поэтому дерзит, — сказала Анжела, пожав плечами.
Она не знала, что ей делать с этим ребенком. Она приняла решение поговорить с Мими и со своим дядей по поводу будущего Минетт.
— Прошу тебя, Филипп, уходи. Ты ставишь меня в неловкое положение.
— О какой неловкости может идти речь, если мы с тобой помолвлены, дорогая Анжела?
— Мы не помолвлены! Сколько раз тебе следует повторять об одном и том же, чтобы ты наконец понял, что я не намерена выходить замуж?
— Если ты не прекратишь так себя вести, то я действительно оставлю тебя гнить в этих отвратительных болотах, в которых полным-полно омерзительных рептилий, — прибегнул он к угрозе.
— Если вы будете плохо отзываться о моих плантациях, то вряд ли заставите меня любить вас, месье!
— Ах, дорогая, если бы ты хотя бы разок увидела мои владения с их виноградниками, садами, величественными холмами, то никогда не захотела бы возвращаться сюда. Послушай, если ты поедешь со мной в Париж, чтобы вместе со мной добиться возвращения поместий, то я откажусь от своих супружеских прав на твою собственность.
— Само собой, — горячо отозвалась она. — Но такое соглашение не узаконит ни один французский суд!
— Черт подери! Разве ты не веришь мне на слово?
— Я не доверяюсь ни одному человеку, если речь пойдет о "Колдовстве".
— Нет, ты настоящий демон в женском обличье! — воскликнул он, выскочив из кровати в чем мать родила. Она, взвизгнув, схватила с кровати отцовский халат, чтобы швырнуть в него, но, прежде чем она замахнулась, он заключил ее в свои объятия, крепко прижав ее нежное тело к своему.
— Что, это твое последнее слово? — спросил он.
Жизненная энергия, казалось, играла у него на лице.
— Да, — тяжело дыша, ответила она.
Он прильнул к ней таким долгим поцелуем, что она была вынуждена применить силу и оторваться от его губ, чтобы глотнуть воздуха.
— Точно? — бросил он ей вызов.
— Точно так! — с вызовом ответила она.
Они весело смеялись, но постепенно приступы смеха перешли в приступы страсти, и теперь уже даже присутствие близости слуг, выполняющих свои повседневные обязанности, не могло предотвратить их возвращение в постель.
После завтрака они сидели на галерее, а интимную обстановку вокруг них дополнял шелест проливного дождя. Филипп рассказывал ей о своей учебе в английской школе, делился пестрыми детскими воспоминаниями о Франции, а на конюшне рабы Анжелы чистили и ремонтировали карету вольноотпущенника, приводили в порядок его лошадей.
Когда подошло время сиесты, они пошли наверх, в комнату Анжелы. Закрыв окна и ставни, они разделись. Она живо очутилась в его крепких объятиях.
— Ну, куда же делась твоя тревога по поводу сохранения внешних приличий? — спросил он, лаская ее пальцем под подбородком. — Ты что, забыла о слугах?
— Неужели ты считаешь, что Минетт не рассказала о том, что она видела сегодня утром? Теперь об этом известно всем в доме. — Филипп рассмеялся.
Об этом уже знала Мими, если только Минетт ей не солгала. Анжела, конечно, не подаст и виду, что ее беспокоит мнение Мими, хотя оно на самом деле имело для нее большое значение. Но стоило Филиппу поцеловать ее, как образ Мими тут же растворился словно в тумане. Она была опьянена страстью, все ее чувства теперь сосредоточились лишь на его теле, на его прикосновениях, на звучании его голоса.
Его смех звучал в ее ушах словно музыка, чуть различимый запах его тела приятно щекотал ей ноздри, от прикосновения его шелковистых волос к ее грудям она почти теряла сознание. Вся сгорая от желания, она позволила ему довести себя до кровати. Опустив противомоскитную сетку над своей кроватью, они словно погрузились в тенистый интимный мир, а их ищущие друг друга губы сладостно слились.
Поздно вечером на небе высыпали звезды, а мириады светлячков зажгли свои фонарики. Они наконец оторвались друг от друга, чтобы переодеться к обеду. Его им подали в освещенную свечами комнату, где они сидели за столом, уставленным тонким фарфором и шлем, которые ее отец выписал из Франции взамен когда-то утраченного.
