Да, она была одинока, хотя рядом был отец, который понимал ее и которого обуревала та же самая страсть – живопись. Однако он был известным художником и жил полной жизнью, а она находилась в тени его славы.
Увлеченная искусством, она никогда не имела верных друзей, а немногие приятели покинули ее после случая с Фредериком; высший свет был для нее закрыт; окружение отца относилось к ней снисходительно, и только Лавиния и дядя Джордж искренне ее любили. Она всегда будет оставаться чудаковатой дочерью сэра Энтони.
То же самое было и с предыдущими секретарями ее отца. Конечно, они были с ней вежливы и любезны, но она остро чувствовала, что в душе они считают ее убожеством, ничтожной дилетанткой, ничего из себя не представляющей. Она была всего лишь частью их обязанностей. Ничего удивительного, что сердечное внимание Кеннета так ее тронуло.
Одному Господу известно, какие они разные, и все же как будто искра между ними проскочила. Может быть, и капитан так же одинок? Конечно, он никогда не полюбит ее, она не из тех женщин, которые пробуждают в мужчине страсть. Даже Фредерик не любил ее. Он любил саму любовь, но только не ее.
Внезапно Ребекку осенила мысль: скорее всего, натянутость Кеннета была вызвана его опасением, что любые отношения с дочерью своего работодателя чреваты серьезными последствиями. Пожалуй, ей не стоило заставлять его позировать, хотя, впрочем, она и не настаивала. Это была простая просьба, но он не посмел отказаться. Еще бы! У него не было выбора. Жаль, конечно, что все обернулось не лучшим образом – более подходящую модель трудно сыскать.
Ребекка взяла в руки альбом со своими набросками Кеннета. Некоторые из них были совсем не плохими, хотя она и не достигла желаемого. Она медленно перебирала рисунки, размышляя над тем, как лучше выразить его сущность, опаленное войной лицо, взгляд много повидавшего солдата. Может, лучше изобразить его в армейском мундире? Ребекка смутно помнила, что солдаты Стрелковой бригады носили темно-зеленую форму. Если изобразить капитана в форме этого цвета вместо обычного алого, то картина только выиграет: алый цвет обычно доминирует на полотне и мешает правильному восприятию. Она изобразит его после боя – усталого, но не сломленного.
Немного подумав, Ребекка отвергла эту мысль. Конечно, картина получится удачной, но она будет одной из серии отца «Ватерлоо», а ей хотелось бы иметь что-нибудь мифологическое.
А что, если она изобразит его в белой тоге? Мысль Ребекке понравилась, и ее лицо озарилось улыбкой. Женщины, изображенные на картинах в классической одежде из древних мифов, выглядят великолепно; необыкновенно идут им и цвета Французской революции, но вот мужчины? Возможно, оба стиля не очень подходят современному мужчине.
Ребекка снова задумалась. Она долго искала подходящую форму самовыражения, но так и не нашла ответа. Листая альбом, она внезапно наткнулась на свой старый рисунок с изображением падшей женщины. Ее лицо исказилось от боли, и она, вырвав из альбома рисунок, бросила его в огонь. С прошлым покончено. Может, Кеннет Уилдинг и не так уж хорош, но она не чувствует себя с ним одинокой.
Кеннет долго метался в беспокойном сне, пока внезапный толчок в сердце не разбудил его окончательно: опять ночные кошмары.
Он всегда обладал прекрасной зрительной памятью. Он мог с удивительной точностью вспомнить цвета заката и мельчайшие подробности человеческого лица, всего лишь на мгновение промелькнувшего перед ним. Он в точности запомнил рисунок на ладонях Ребекки и мог в любой момент воспроизвести его перед мысленным взором. Он всегда радовался этому Божьему дару, пока не поступил на военную службу. Гораздо приятнее помнить закаты, чем кровавые сражения.
Перед мысленным взором Кеннета предстал образ Марии, какой он ее видел последний раз. К горлу подступил комок, и он, рывком поднявшись с постели, зажег свечу, стоявшую на прикроватном столике. Воспоминание было мучительным, и Кеннет, стремясь отогнать его от себя, постарался переключиться на другие, более приятные видения. Он вспомнил лицо Ребекки, ее прищуренные глаза, когда она внимательно изучала его едва заметную ямочку на левой щеке, копну восхитительных непослушных волос. Он видел ее так ясно, как будто она была рядом.
Сердце Кеннета тревожно забилось, и он понял, что и этот образ не успокоит его, но думать о ней все же было приятнее, чем без конца вспоминать смерть и разрушения.
Поняв, что ему больше не заснуть, Кеннет быстро накинул халат: лучше немного порисовать, чем предаваться тяжким воспоминаниям. Рисование всегда успокаивало его, помогало уйти от мрачной действительности. Беспробудное пьянство и распутный образ жизни никогда не привлекали его. Ничто не действовало так успокаивающе, как создание красивых, мирных пейзажей. После кровавых сражений в Бадахосе он создал серию акварелей «Цветы Испании», после Ватерлоо – серию рисунков, исполненных пастелью, «Играющие дети».
Кеннет подошел к шкафу и стал искать за развешенной одеждой папку с рисунками и рисовальными принадлежностями, которые он спрятал подальше от посторонних глаз. Его рука наткнулась на что-то холодное и гладкое, на ощупь похожее на металл. Это «что-то» оказалось серебряной шкатулкой для визитных карточек, принадлежавшей Томасу Морли, его предшественнику.
Превосходно! Отличный предлог повидаться с Томом и выудить из него хоть какие-то сведения. Теперь он может смело отправляться к нему – это будет абсолютно естественно.
Расценив находку как доброе предзнаменование, Кеннет достал из шкафа рисовальные принадлежности и опустился в кресло. Минутное раздумье натолкнуло его на еще одну удачную мысль. На днях Бет прислала ему письмо от друзей – Майкла и Катарины. Они сообщали о рождении сына, приглашая провести недельку-другую в Корнуолле, чтобы принять участие в крещении младенца. К сожалению, у него не было ни времени, ни денег, чтобы поехать туда; не на что было купить и подарок. Картина вполне могла заменить его.
Кеннет принялся за работу. Используя карандаш, он набросал вчерне семью, стоящую у купели. В центре был изображен счастливый и немного взволнованный Майкл с сыном на руках. По его левую руку стояла Катарина и, склонив к ребенку голову, расправляла складки его рубашечки. Справа от Катарины стояла их старшая дочь Эми, которая так и сияла, глядя на брата. Эми, должно быть, уже тринадцать. Последний раз Кеннет видел ее перед Ватерлоо, и за это время она наверняка стала уже совсем взрослой. Сейчас она уже молодая леди и, скорее всего, похожа на свою красавицу мать.
Окончательный рисунок был выполнен тушью. Иногда его рукой, казалось, водило само Провидение, и сейчас был именно такой случай. Тушь не прощала ошибок, но рука Кеннета была тверда, и рисунок ложился четкими линиями. Особенно тщательно он выписывал искрящиеся счастьем лица, и поэтому картина вся светилась любовью. Он не знал, в какой церкви будет происходить крещение, и поэтому лишь слегка обозначил ее обстановку, изобразив детали, присущие всем храмам.
