– Наверное, какому-нибудь знатному господину. Пускай пользуется ею… покуда может.
Я задумчиво побрела к дому. Войдя в прохладный холл, я встретила мадам Гремон.
– Мадам ле Брен отдыхает? – спросила она.
– Да. Она начала испытывать нужду в отдыхе. Я была рада, что сегодня она не пошла со мной. Случилось кое-что весьма неприятное.
– Пойдемте ко мне в salon[28] и расскажете обо всем, – предложила мадам.
В комнате царил полумрак – опущенные шторы не пропускали солнечный свет. Темные плотные занавесы, красивый севрский фарфор[29] в застекленном шкафчике придавали помещению несколько старомодный облик. На стене висели позолоченные часы причудливой формы. У мадам Гремон явно имелось несколько прекрасных вещей. Очевидно, подарки от возлюбленного, подумала я, быть может, от самого графа.
Я описала ей происшедший инцидент.
– Теперь такое случается часто, – сказала она. – Карста действует на людей, как красная тряпка на быка. Хорошая карета символизирует богатство. Своей я не пользуюсь уже шесть месяцев. Глупо, но я боюсь, что людям это не понравится. – Мадам Гремон поежилась. – Раньше я и не подумала бы, что такое возможно. Времена меняются и притом быстро.
– А для нас безопасно ходить в город?
– Вам они не причинят вреда. Народ настроен против аристократов. Франция теперь неспокойная страна.
– В Англии тоже бывают волнения.
– Да, весь мир меняется. Те, кто теперь богаты, могут в будущем стать нищими. Во Франции слишком много бедности. Она порождает зависть. Многие богатые люди делают немало добра, но значительная их часть абсолютно праздны и приносят тем самым вред. По всей стране растут зависть и гнев. Думаю, что в Париже это еще более очевидно. То, что вы видели сегодня, стало обычным явлением.
– Надеюсь, больше я этого не увижу. В воздухе пахло кровью. По-моему, они были готовы растерзать ни в чем не повинного лакея.
– Они бы сказали, что напали на него, потому что он служит богачам и является врагом народа.
– Это опасные разговоры.
– Опасность витает в воздухе, мадемуазель. Вы недавно из Англии, и потому многого не понимаете. Там, должно быть, совсем не так, как здесь. Вы жили в деревне?
– Да.
– И вы оставили семью и друзей, чтобы уехать к кузине?
– Разумеется. Она нуждается в чьем-нибудь присутствии.
Мадам Гремон сочувственно кивнула. Я ощутила, что ее одолевает любопытство, и быстро поднялась.
– Мне нужно идти к мадам ле Брен. Она будет волноваться, где я.
Марго лежала на кровати у себя в комнате, а Жанна складывала детские распашонки, которые Марго явно ей демонстрировала.
– Куда бы Пьер ни пошел, Шон-Шон бежал за ним, – говорила она. – Пьер так и ходил по поместью с ружьем и собакой. Поместье было очень большое – одно из самых больших в стране.
– Оно, наверное, принадлежало богатому господину?
– Необычайно богатому. И Пьер был его правой рукой.
– А его господин был герцогом, мадам? Или графом?
– Как дела? – вмешалась я.
– А, дорогая кузина, как же мне тебя не доставало!
Взяв у Жанны распашонки, я сунула их в ящик.
– Благодарю вас, Жанна, – промолвила я и кивнула, давая понять, чтобы горничная оставила нас. Она присела в реверансе и вышла.
– Ты слишком много болтаешь, Марго, – упрекнула ее я.
– А что еще мне делать? Сидеть и хандрить?
– Ты наверняка скажешь что-нибудь лишнее.
У меня появилось чувство, что кто-то подслушивает за дверью. Я быстро подошла к ней и открыла се. Там никого не было, но мне показалось, что я слышу звук быстро удаляющихся шагов. Я не сомневалась, что Жанна пыталась нас подслушать, и мне стало не по себе.
Виденное мною сегодня в городе посеяло тревогу в моей душе. Волнения в стране не касались нас лично. И все же меня одолевали дурные предчувствия.
* * *
Срок Марго приближался. Ребенок должен был родиться в конце августа, а сейчас был июль. Пригласили акушерку, мадам Лежер. Она оказалась добродушной особой, походившей фигурой на кочан капусты, одетой во все черное (почему-то этот цвет предпочитало в те дни большинство женщин), с явно искусственным румянцем на щеках, проницательными темными глазками и едва заметными усиками над верхней губой.
Мадам Лежер заявила, что Марго в отличном состоянии и носит ребенка как следует. "Будет мальчик, – сказала она и тут же добавила: – А может, девочка. Обещать ничего не могу".
Акушерка стала приходить раз в неделю и как-то заметила, что моя кузина – весьма необычная дама, из чего я поняла, что ей платят значительно больше, чем всегда.
Я чувствовала, что вокруг нас создается атмосфера тайны, и полагала, что это неизбежно, но все же мне было не по себе из-за того, что я все чаще замечала любопытные взгляды окружающих.
О происшедшем в тот день неприятном инциденте я не упоминала Марго. Мне казалось, что ей лучше не знать об этом. Я помнила, как спешно ее отец покинул Англию после soiree. С тех пор мне удалось узнать кое-что об истории с ожерельем королевы Марии-Антуанетты, знаменитым украшением, изготовленным из прекраснейших бриллиантов мира. Я знала, что кардинал де Роан, которому обманом внушили, что если он поможет Марии-Антуанетте приобрести ожерелье, то она станет его любовницей, был арестован, а затем оправдан, и что его оправдание считали доказательством виновности королевы.
Как я поняла, королеву осуждали по всей Франции. Ее презрительно именовали Австриячкой и винили во всех бедах, постигших страну. Нет нужды говорить, что история с ожерельем никак не послужила всеобщему успокоению. Фактически она явилась спичкой, поднесенной к хворосту.
В окружении этой напряженной атмосферы, злобных выкриков на улицах вслед проезжавшим каретам, мы с Марго вели странную полузатворническую жизнь в ожидании рождения ее ребенка.
– Иногда, Минель, я задумываюсь над тем, что будет дальше, – сказала мне как-то Марго, когда мы с ней сидели в саду. – Мы поедем домой – в Шато-Сильвсн в деревне или Отель-Делиб в Париже. Я снова стану бойкой и веселой, а малыша заберут, как будто ничего этого никогда и не было.
– Так не бывает, – сказала я. – Мы будем помнить обо всем – особенно ты.
– Я иногда буду навещать ребенка – мы станем ездить к нему вдвоем.
– Уверена, что нам это запретят.
– Конечно, запретят. Отец сказал мне: "Когда ребенок родится, его отдадут на попечение каких-нибудь хороших людей. Я все устрою, и ты никогда его больше не увидишь. Тебе придется начисто забыть о происшедшем. Никогда о нем не говори, но в то же время считай его уроком и следи, чтобы это больше не повторилось".
