На следующий день его призвали, чтобы произнести окончательный приговор.
– Вы дали мне тот срок, какой я просил, – сказал Абунеца. – Слава Аллаху! Моя душа спокойна!
– Почему ты, будучи правоверным, подавал помощь гяурам, старый дурак? – спросил судья. – Теперь ты умрешь за это!
– Я не боюсь смерти! Но я помогал не одним христианам, – отвечал Абунеца, – я оказывал помощь всем раненым одинаково, будь они правоверные или нет! Аллах знает все!
– Было глупо помогать врагам божественного пророка! Ты призываешь Аллаха, а между тем ты разгневал его! Теперь заплатишь за это жизнью.
– Бог есть любовь, – отвечал Абунеца, – все люди братья!
– Что за глупые слова говоришь ты! – вскричал с гневом судья. – На старости лет ты противоречишь Корану!
Абунеца улыбнулся, как бы желая сказать: я прощаю тебя, потому что ты ослеплен! Никто не знает лучше меня Корана и его толкования.
– Если я согрешил, – сказал он, – я искуплю этот грех смертью! Оставь меня в покое. Иди, твои слова не имеют на меня никакого влияния. Ты исполнил свой долг, предоставь остальное Аллаху и мне!
– Тебя не убедишь, старый грешник. Умирай же в грехе, – сказал судья и оставил вместе со своими спутниками темницу старика.
Когда наступил вечер, Абунеца подошел к железному окну и взглянул в него; казалось, он ожидал чего-то.
Прошло уже два дня и две ночи с того времени, как он послал Золотую Маску в Стамбул, но дорога от Адрианополя до Стамбула была неблизкая, и никто не мог предвидеть всех случайностей, которые могли встретиться на ней.
Ночью Абунеца почти не спал. Наступил день – последний день срока! Он стал бояться, что Реция опоздает, что ему не удастся увидеть свое дитя, которому он хотел передать благословение и наследство.
По мере того как день подвигался, беспокойство старца все увеличивалось; когда солнце зайдет, наступит его последний час, а Золотой Маски и Реции все еще не было!
Мысль умереть, не прижав дочь в последний раз к своей груди, заставила глаза старика наполниться слезами, и с уст его сорвалась первая жалоба.
– Реция, дитя мое! – вскричал он. – Где ты? Почему не спешишь к своему умирающему отцу, чтобы еще раз увидеть его и принять благословение? Горе мне, моя молитва осталась неуслышанной! Неужели я не увижу мое дитя перед смертью?
В это время послышался грохот барабана, и в коридоре показался отряд, которому назначено было исполнить казнь над Абунецой.
Фельдфебель вошел в комнату, чтобы вести Абунецу на место казни.
Когда караул вывел Абунецу, последний с беспокойством огляделся кругом, но его взгляд встретил только чужие, равнодушные лица любопытных.
Абунеца был приведен на поле за городским валом и там привязан к столбу. Солнце заходило…
– Аллах, – прошептал старик, – пошли ко мне Рецию, не то будет уже поздно…
Солдаты с заряженными ружьями стали на другом конце поля.
Настала последняя минута.
Взгляд старика Абунецы снова повернулся к дороге из города, и ему показалось, что он видит вдали какой-то экипаж или всадника.
Солнце закатилось.
– Готовься! – скомандовал офицер.
Солдаты прицелились.
– Пли! – раздалась команда.
Прозвучало двенадцать выстрелов, и старик повис на веревках, привязывавших его к столбу…
– Реция! Реция, ко мне… – прошептал он, и его потухающий взор все еще искал ту, которую он хотел благословить…
Вечером на следующий день после того, как Лаццаро был у военного министра и выдал ему тайну, где собирались Золотые Маски, грек ожидал, когда по приказанию министра отправится проводником в развалины Семибашенного замка, как вдруг в десять часов вечера Гуссейн-паша был неожиданно вызван к султану.
Это было 14‑го июня 1876 года. Около полуночи должен был собраться совет министров в доме Мидхата-паши.
Гуссейн-паша вел себя очень осторожно, чтобы не возбудить в Мураде ни малейшего подозрения. Потому он сейчас же отправился на приглашение султана.
Около одиннадцати часов вечера к дому Мидхата подошел человек, одетый в белую одежду.
– Знаете ли вы меня? – спросил он, обращаясь к стоявшим у дома кавасам, сбрасывая с себя верхнюю одежду.
– Да, благородный бей, мы знаем тебя, – ответили они. – Ты великий шейх Гассан.
Гассан был в парадной форме; кроме заряженного револьвера, за поясом у него имелись два кинжала, сбоку висела сабля.
– Министры уже собрались? – спросил Гассан.
– Надо спросить Ахмета-агу, лейб-каваса великого Мидхата-паши, он должен знать, – отвечали кавасы.
Седой Ахмет-ага подошел и низко поклонился Гассану.
– Что ты желаешь, господин? – спросил он.
Гассан повторил ему свой вопрос.
– Да, министры уже собрались, – отвечал лейб-кавас. – Благородный Мехмед Рушди-паша, Халиль-паша и Ахмед Кейзерли-паша у моего повелителя.
– Значит, главных еще нет! – прошептал Гассан.
В это время к дому подъехал экипаж. Гассан воспользовался той минутой, когда внимание кавасов обратилось на приехавших, и, открыв дверь, поспешно поднялся по лестнице.
Лестница была уставлена тропическими растениями. Гассан остановился на мгновение между ними, чтобы взглянуть вниз, не приехали ли Гуссейн-паша или Рашид-паша.
Но он ошибся! Внизу стоял старый Шейх-уль-Ислам Кайрула-эфенди.
Его появление доказывало, что предстоящее совещание должно было иметь важное значение.
Кавасы забыли про Гассана или думали, что он принадлежит к числу приглашенных, только никто более не вспомнил о нем. Казалось, он отлично знал расположение дома, потому что сейчас же повернул по слабо освещенной боковой лестнице, ведущей в комнату рядом с кабинетом, в котором должны были собраться министры и другие гости Мидхата.
В это же самое время Кайрула-эфенди вошел в кабинет и поздоровался с бывшими уже там гостями.
Из той комнаты, в которую вошел Гассан, он мог слышать все, что говорилось в кабинете.
Вскоре к дому подъехал еще экипаж, и затем Гассан по голосу узнал, что в кабинет вошел Рашид-паша.
Незадолго до полуночи перед домом Мидхата снова остановился экипаж, из которого вышел сначала адъютант военного министра, а затем и сам Гуссейн-паша. Таким образом, все были, наконец, в сборе.
– Ты собрал нас для важного совещания, благородный Мидхат-паша, – сказал Рашид, – это доказывает присутствие мудрого Кайрулы-эфенди.
– Без сомнения, дело идет о решении такого вопроса, когда нужна помощь священного закона, – заметил Ахмет Кайзерли, который, казалось, уже знал о предмете совещания.
