Часть вторая
СЫН ЦАРЯ
— Флорис, Флорис, — кричал Адриан, — ты должен слушаться меня, ведь это я атаман казачьего полка!
Мальчики играли в войну в большом парке. Имение Дубино, подаренное Петром Максимильене, находилось недалеко от Санкт-Петербурга.
Собственностью Максимильены были и несколько сотен — крепостных, но она всех их освободила, ибо не желала владеть рабами. Крестьяне обожали ее и называли «наша матушка».
Флорис, забравшись на дерево, крича, отбивался от Адриана деревянной саблей:
— А я атаман татарского войска, и мы тебя сильнее.
Флорис и Адриан были одеты в теплые полушубки, в собольи Шапки, закрывавшие уши, и высокие меховые сапоги. Носы у мальчишек покраснели от холода, но они этого не замечали и ожесточенно сражались на фоне белоснежных, бесконечных, загадочных и странных полей, на просторах которых лишь изредка попадались деревья. У Флориса и Адриана имелась собственная армия из сыновей мужиков — и крестьянские дети слепо подчинялись своим предводителям. Те устраивали смотр своему войску, что очень забавляло Петра, часто гостившего в Дубино. Царь уже начинал учить ребятишек верховой езде, сабельному бою и стрельбе из пистолета. Максимильена, правда, говорила, что они еще малы для таких свирепых игр, но Петр лишь посмеивался.
Элиза, высунувшись из окна, крикнула:
— Дети, быстрее идите обедать.
Адриан с Флорисом вихрем помчались в столовую, где их ожидала мать, и бросились к ней в объятия.
— Здравствуйте, матушка!
— Здравствуйте, дорогие мои, садитесь за стол.
— Мама, — сказал Адриан, — вот уже неделю, как мы уехали из Санкт-Петербурга, а барон Михайлов все не выберется нас проведать…
— Я его тоже жду, — заявил Флорис, — мое войско делает большие успехи. Вообще, с ним гораздо лучше! Он разрешает мне есть руками, а вы, мама, запрещаете!
Максимильена с нежностью улыбнулась, любуясь красавцами сыновьями. Для своих семи лет Флорис был очень рослым, почти таким же высоким, как Адриан, хотя тот был старше на три года. У Флориса были отцовские глаза — черные и блестящие, его же чарующая улыбка, темные кудри, благородство и, увы, вспыльчивость. Адриан же своим упорством напоминал мать — как она ни приглядывалась к старшему сыну, ей не удавалось обнаружить ни малейших признаков сходства с Амедеем, ибо волосы у Адриана были золотистые, глаза карие и очень живые, а лицо — в веснушках. Иногда Максимильена вспоминала мужа. Петр рассказал ей, как он погиб, зарезанный графом де Горном. Несмотря на все грехи Амедея, Максимильена часто упрекала себя в том, что растит сыновей во лжи — это претило ее правдивой натуре. В самом деле, Флорис и Адриан считали себя детьми графа де Вильнев-Карамея, погибшего на войне. А на Пьера Михайлова смотрели как на лучшего друга матери. Они не ведали, что это царь, а Флорис даже не подозревал, кто его истинный отец.
В столовую вошел Федор Тартаковский и сказал по-русски (Максимильене удалось выучить этот язык, а дети изъяснялись на нем совершенно свободно):
— Господин барон приехал, он уже у ворот парка.
Верные слуги Максимильены уже привыкли хранить тайну и не раскрывали инкогнито царя.
Максимильена и дети бросились на крыльцо; они увидели, как сани Петра, обогнув заснеженную лужайку, мягко подкатили к ступеням дома. Мальчики с радостным криком бросились в объятия гостя, который подхватил обоих на руки. К Максимильене он поднялся бегом и расцеловал с нежностью.
— Почему вы так долго не были у нас, Петрушка? — спросил Флорис.
— Видишь ли, мой мальчик, я был очень занят, но теперь останусь с вами на несколько дней, пока не уговорю твою мать совершить одно важное дело… а затем мы вернемся в Санкт-Петербург. Просто умираю от усталости, — добавил Петр, со вздохом опустившись в кресло возле огромной изразцовой печи.
Максимильена с тревогой посмотрела на него — за восемь лет она ни разу не слышала, чтобы он жаловался на усталость. В свои пятьдесят лет Петр оставался все тем же красавцем, с которым она познакомилась в замке Мортфонтен — лишь на висках появилась седина, а вокруг глаз морщинки. О каком это важном деле собирался он говорить с ней?
— Петрушка, — воскликнул Флорис, — сегодня утром моя армия разбила войско Адриана.
— Неправда, лгунишка!
— Я лгунишка?
И Флорис в бешенстве сцепился с Адрианом. Братья стали кататься по полу, осыпая друг друга тумаками. Максимильена хотела разнять сыновей, но Петр остановил ее:
— Брось, пусть дерутся! Это значит, что они любят друг друга. Знала бы ты, какими плюхами обменивались мы с Ромодановским! А ведь он мой единственный друг, и больше я никому не доверяю.
— Как же так, Пьер? — прошептала Максимильена. — А я?
Петр с нежностью обнял ее.
— Прости, любовь моя, ты просто часть меня самого, и я приехал сюда, чтобы доказать это.
Повернувшись, он взял на руки Флориса и Адриана.
— Довольно, ребятки! Я хочу покатать вас в санях вместе с вашей матерью. Это будет чудесная прогулка. Будете хорошо вести себя, позволю править лошадьми.
С радостным криком мальчики бросились к Элизе, требуя скорее нести шубы, а та в ответ проворчала:
— Что за страна такая! Нет спасения то от холода, то от жары; мало того, — добавила она, покосившись на Федора, подававшего шубу царю, — здесь еще и по-французски не говорят!
Элиза ворчала, не переставая, все восемь лет, но ни за что на свете не уступила бы свое место никому другому, ибо души не чаяла в детях и Максимильене, которых окружила ревнивой заботой. Зато Федора она по-прежнему не выносила, хотя тот ничем не заслужил подобного отношения. Грегуар пытался научить казака французскому, но без всякого успеха. В свою очередь, Федор обучал старика русскому — результаты были столь же плачевны.
После бакинской кампании Ли Кан остался при Максимильене и мальчиках и учил их всем известным ему языкам. Надо сказать, что Флорис и Адриан оказались куда более способными учениками, нежели Федор и Грегуар. Однако казаку тоже нашлось дело — он учил ребят верховой езде и рукопашному бою. Дети уже ни в чем не уступали маленьким казакам. Из всех слуг только Блезуа с Мартиной держались свысока: они любили рассказывать изумленным мужикам, что в Париже мостовые сложены из алмазов.
В эту зиму на Балтийском море появились глыбы льда, а снега выпало необычайно много. Окаймленная сугробами дорога из Дубино в Ригу была хорошо накатана, и тройка черных лошадей, которой уверенно правил царь, неслась во весь опор. Максимильена прижималась к Петру, дети же вопили от восторга.
— Петрушка! — орал Флорис. — Быстрее, еще быстрее!
