Хонейдью поклонился.
— Я буду рада, если герцог сможет изменить свое расписание и присоединиться ко мне, — добавила она. — Разумеется, это будет неофициальный ужин, так что он может прийти без галстука.
Хонейдью улыбнулся:
— Непременно передам ему ваши слова. — Он поклонился еще раз. — Могу я добавить, что ваше великодушие относительно костюма его светлости будет высоко им оценено?
Ревелс-Хаус 29 февраля 1784 года— Ее светлость во вдовьем доме, — сообщил дворецкий герцогу. — Горничные должны привести его в порядок, и она, похоже, чувствует себя вполне комфортно. Мы развели огонь в кухонной печи. Стены в доме влажные, но печь быстро прогреет их.
Герцог, писавший до этого письмо, отложил перо и запустил пальцы в волосы.
— Правда? Она там из-за вони? Послушайте, Хонейдью, я, кажется, начинаю привыкать к ней.
— Нет, ваша светлость. Просто воздух стал суше, чем утром, поэтому зловоние не так ощущается. Но ночью или завтра утром пойдет дождь — так, во всяком случае, мне сказал мистер Самеролл, садовник.
— Что ж, тогда хорошо, что она ушла из большого дома, — сказал герцог. Вид у него был измученный.
— Герцогиня просит, чтобы вы поужинали с ней во вдовьем доме, — передал дворецкий Симеону слова Исидоры. Он считал, что герцогиня не вернется в большой дом, пока уборные не приведут в порядок. Даже если мистеру Киннэрду удастся найти в Лондоне чистильщиков — а учитывая ту сумму, которую его светлость распорядился на это потратить, нужные люди будут найдены, — по мнению Хонейдью, они не приедут раньше чем через два-три дня.
К тому же дворецкий с некоторой тревогой обнаружил, что его отношение к молодому герцогу становится все лучше, ведь тот работал дни и ночи напролет и начал честно оплачивать все счета. Местные жители только и говорили об этом. Еще год назад Хонейдью не мог найти спелой дыни, не предложив за нее денег, и вот теперь фрукты и овощи поступали со всех сторон.
— Этот мистер Перфью, утверждающий, что он оказал большую услугу покойному герцогу… — заговорил Симеон. — Вы имеете хоть какое-то представление о том, кто это может быть?
Хонейдью поджал губы.
— Понятия не имею, — произнес он после непродолжительной паузы. — Но вот был еще некий Перслоу…
Герцог повернулся к огромной папке, которая лежала открытой справа от него.
— Я уже отметил, что Перслоу вчера были отправлены деньги — за четыре парика, купленных для моего отца десять лет назад. Платить ему отказались, сославшись на то, что парики старомодные.
Дворецкий счел за лучшее промолчать. Но герцог едва заметно улыбнулся.
— Насколько я понимаю, мой отец был похоронен в одном из этих старомодных париков? — спросил он.
— Полагаю, сэр, что где-то здесь должно быть письмо от мистера Уэстби, мастера по изготовлению париков, который и сделал покойному герцогу парик для похорон. Это был его любимый парик.
Улыбка на лице Симеона погасла, и он со вздохом посмотрел на папку.
— Я не нашел письма Уэстби, Хонейдью, — сказал он. — Но в какой-то момент мне захотелось вздремнуть, и я обнаружил, что вместо сломанной ножки под диван подложена целая стопка писем. Когда у вас будет минутка, пожалуйста, попросите слуг унести отсюда этот диван. Его уже не починить.
Только сейчас дворецкий заметил, что обитый бархатом диван с ножками в виде когтистых лап, завалился набок, лишившись одной ножки. Более того, под ним валялся клок соломы, а это свидетельствовало о том, что внутренности дивана тоже начали высыпаться. Хонейдью смутился.
— Прошу прощения, сэр, но ваш отец не стал…
Герцог остановил его, подняв руку.
— Не нужно извиняться, — устало промолвил он. — Честно вам скажу: читаю я письмо за письмом, и с каждым из них я все больше убеждаюсь в упрямстве отца, поэтому мне остается лишь восхищаться тем, что вы не оставили своей должности. Я велел Киннэрду удвоить вам жалованье, учитывая, сколько трудностей вам пришлось перенести.
Хонейдью приосанился.
— Благодарю вас, ваша светлость. — Перед его глазами заплясали радостные картинки его будущего: он наконец уйдет на покой и поселится в маленьком коттедже. Однако он тут же вернулся к насущным делам. Ему казалось весьма странным, что герцог и герцогиня вроде бы и женаты, но в то же время еще не женаты. И это не говоря уже о том, что они, без сомнения, спят в разных комнатах.
Стало быть, необходимо сделать все, чтобы они сошлись.
— Ее светлость попросила подать ужин во вдовий дом, — сообщил Хонейдью. — Я поставлю прибор и для вас.
Герцог кивнул. Но потом, когда дворецкий уже выходил из комнаты, он оторвался от своих бумаг и сказал:
— Только не забудьте пригласить и Годфри.
Годфри? Приглашать тринадцатилетнего подростка на интимный ужин супругов, которых связывает столь странный брак? Такого Хонейдью одобрить был не в состоянии.
— Сначала я выясню, сможет ли молодой господин присоединиться к вам, — промолвил дворецкий, который был готов поклясться в том, что Годфри будет очень занят.
— Да нет, конечно, я свободен, — раздался звонкий голос паренька из другого конца комнаты.
— Лорд Годфри?
Над затерявшимся в полутьме диваном показались каштановые кудри подростка.
— Я ведь даже еще не познакомился с герцогиней, — сказал он.
— А я и не знал, что ты здесь, — с улыбкой глядя на брата, промолвил Симеон. — Еще часок — и я вытащу тебя на пробежку по местным дорогам, Годфри.
Потерпев поражение, Хонейдью поклонился и ушел.
Вдовий дом 29 февраля 1784 годаИсидора тщательно готовила свой коттедж к приему гостей. Небольшая армия горничных отмывала его от пола до потолка. Потом Исидора отправила двух наиболее надежных из них в большой дом — поискать что-нибудь из мебели.
Ко второй половине дня кукольный домик стал немного удобнее. Повсюду в комнате горели свечи.
Вместо любимых покойной вдовствующей герцогиней громоздких кресел в коттедже поставили стулья с мягкой обивкой. На столе появилась ваза с цветами, которые Исидора срезала в саду, а постель (достаточно широкая, чтобы на ней уместились двое) была застелена белоснежным бельем и завалена подушками.
Конечно, это все еще был кукольный домик, но уже до блеска отмытый и уже благоухающий сиренью (благодаря очень дорогим духам), так что здесь появилось ощущение комфорта.
И еще дом вполне годился для обольщения.
