— Это ваш дом, Бенуа. Мне здесь не может быть скучно.
Он улыбнулся мне из-под затейливо вышитой маски, поцеловал руку и направился к новому гостю — спина прямая, колышется короткий бархатный плащ. Я смотрела, как идет от меня мой жених, и мысленно повторяла: скоро, скоро, скоро.
И все же его упоминание об отце Реми встревожило меня. Что принес всем нам этот непонятный священник, чего он от нас хочет? Почему мои мысли постоянно возвращаются к нему, отвлекая от цели, заставляя метаться и не спать по ночам? Что мне этот человек? Считанные дни отделяют меня от счастья всей моей жизни, я дождалась, я дожила и скоро буду если не свободна, то довольна. Почему, когда он касается меня — редко и скупо, — кожу словно стягивает, а в животе горячо? И желание одно — отступить, вжаться в стену, стать стеной, лишь бы он прошел мимо.
Лишь бы прошел мимо, иначе я за себя не отвечаю.
Я залпом допила вино, внимательный слуга тут же поднес мне следующий бокал — расцветший хрустальный тюльпан, окрашенный плескавшейся в нем жидкостью. Бургундское, пино нуар, дитя золотых виноградников.
Голова немного кружилась.
Я села в кресло, стоявшее в нише, поставила бокал на низкий столик рядом, подперла щеку кулаком, ощущая шелковую мягкость маски. Карнавал выл, пел, плясал под бодрую скрипку и вздохи флейты, мелькали краски, свечи плавали в восковых озерцах.
— Коломбина одна?
Я не заметила, как он подошел ко мне. Он — Доктор Грациано[15], весь в черном: длинная мантия, куртка и короткие штаны, гладкие чулки, туфли с гротескными бантами; и пятна белого: манжеты, воротник и платок, заткнутый за пояс. Только природного или накладного живота нет, вопреки правилам: Доктор худ, даже тощ, черная маска с большим носом — оскорбление твердому подбородку.
— Комедианты разбрелись, — сказала я, — почему бы Коломбине и не поскучать немного?
— Танец? — он протянул мне руку в черной перчатке. — Следующей обещали дать гальярду, нам с вами стыдно ее не станцевать.
— Мой жених, он сейчас вернется, и я обещала ему…
— Ну не гальярду же! Идемте, прекрасная Коломбина, идемте, повеселимся.
Я протянула ему руку, он поднял меня из кресла и повел — красиво, уверенно. Кто-то из заядлых танцоров, надо полагать, завсегдатай балов и вечеринок, кавалер что надо, дамский угодник, а может, и дуэлянт. Тут полно таких. Виконт де Мальмер сгинул где-то в толпе, вино слилось с моею кровью, почему бы и не сплясать гальярду — танец родной для наших с Доктором персонажей, легкий и знойный, словно солнце далекой Италии.
И мы вышли в толпу жаждущих пляски, и музыка взяла нас и закружила, Доктор, смеясь, показывал мне белые зубы. Он танцевал хорошо, очень хорошо, и черная мантия взмывала и опадала, и это мне напомнило что-то… что? Я снова присмотрелась к подбородку, к улыбке, к раскованным движениям его рук.
Нет, не может быть.
Бред же.
И я подпрыгивала и кружилась, а сама думала: правда или нет, он или не он?
Танец закончился, Доктор глубоко поклонился мне.
— Вы прекрасны, моя Коломбина. Будьте моей, раз уж Арлекин за вами не пришел?
— Слишком уж быстро, Грациано! — я приглядывалась и прислушивалась, пытаясь понять, верна ли моя догадка. — Впрочем, отчего бы не подразнить Арлекина? Может, он скорее вспомнит о своей любви ко мне. Прогуляйтесь, со мной на балкон.
Балкон, увитый плющом, тянулся ; по всей длине зала, туда выходили подышать свежим воздухом нетрезвые гости и влюбленные парочки.
— Там, снаружи, дождь, — предупредил меня Доктор.
— Вот и хорошо.
Про себя я подумала, что дождь — гарантия, что на балконе никого нет.
— Как пожелаете, Коломбина.
Он подал мне руку и пошел туда, куда я указала, невозмутимый слуга распахнул перед нами дверь в осеннюю темноту.
Вдоль перил горело несколько факелов на высоких подставках, пламя шипело, когда на него попадали капли. Дождь сыпался мелкий, невесомый и благодаря выступу под окнами следующего этажа на балкон почти не залетал. Я выпустила руку Доктора и направилась в дальний угол, где было потемнее и плющ, изрядно уже подмороженный, рос особенно густо. Грациано шел за мной, стуча сапогами, под балконом веселились слуги — эти окна особняка выходили во внутренний двор, за которым располагались подсобные помещения.
Я остановилась и повернулась к Доктору. Его масочный нос напоминал клюв; я потянулась, ухватилась за этот нос и сняла с него маску.
— Так не годится, — огорчился отец Реми.
— Вы с ума сошли? — спросила я.
Мы стояли друг напротив друга, напряженные, как две изготовившиеся к битве кошки, отец Реми молчал.
— Вы пьяны? — продолжила я, кладя маску на широкие перила. — Да что на вас нашло, черт побери? Как вы тут оказались?
— Приехал вместе с вашей мачехой.
Мачеха задержалась и отправилась на маскарад уже после того, как я покинула дом, а священник, значит, с нею напросился.
— Она вас взяла с собою в таком виде?!
— Неплохой костюмчик, верно? — он ухмыльнулся, как истинный фигляр. — Нет, ехал сюда я в благочестивой сутане. Но в особняке его светлости все для дорогих гостей — мне удалось переодеться и на время из сутаны сбежать.
Отец Реми сделал шаг ко мне, теперь нас разделяло несколько дюймов свободного пространства — как раз для моих юбок.
— Помните, вы говорили о том, что мне никуда из нее не деться? В общем-то, вы правы, Маргарита. Но иногда, очень редко, я могу про нее позабыть. Как сегодня, например.
— Вы сумасшедший, — сказала я, глядя на него во все глаза.
Он протянул руку и взял меня за подбородок своими обтянутыми шелком пальцами, и даже через ткань меня обожгло.
— Да? — немного удивленно сказал отец Реми. — Так вы считаете меня безумным? Только потому, что иногда я имею честь казаться не тем, кто я есть? Да кому бы говорить, дочь моя Мари-Маргарита.
— Не дочь я вам никакая; вы ничтожный шут, комедиант, выскочка, вы сейчас Доктор Грациано, так я вас и буду звать. Вот она, ваша истинная сущность, да, отец Реми?
Я дернула головой, высвобождаясь; он отпустил. Каков контраст между тем священником, что отказывал даже в поощрительной улыбке моей мачехе, и тем, что стоит теперь передо мной!
— Вы прогнили изнутри насквозь, обманываете всех нас показным благочестием, а сами источены червями грехов. Ткнуть вас посильнее — и рассыплетесь, словно трухлявое бревно. Так, да?
— Маргарита, — кротко сказал он и взял меня за плечи, — хватит.
И я замолчала и обмякла в его руках.
— Я говорил вам, что беспокоюсь о вас, говорил о плохих предчувствиях. Что-то нехорошее грядет, я ощущаю это, меня не обманывает мой нюх — сколько раз я в этом уже убеждался! Дочь моя, вы так молоды, так мало еще знаете жизнь, а я пожил на свете и видывал всякое. Лучше уж я запятнаю себя ношением шутовского костюма, провинюсь один раз перед Господом, чем провинюсь вдвойне и допущу, чтобы с вами что-то случилось.
