Но вот раскрылась дверь и на пороге показался человек, одетый с некоторым оттенком фатовства.
Сицио Скарфи поднялся ему навстречу.
– Вы, Роспиньи?
– Я, друг мой. Мне надо поговорить с вами.
– Пойдем в мой кабинет.
Сальваторе с любопытством смотрел им вслед. Отец не посвящал его в свои дела, но отношения с Роспиньи всегда казались Сальваторе подозрительными.
Снова распахнулась дверь. На этот раз вошел Риккардо.
Сальваторе многозначительно подмигнул ему и про себя отметил, что у кузена вид довольно унылый и под глазами синяки.
– Кто у твоего отца? – немного погодя спросил тот, отрываясь от своих бумаг.
– Роспиньи.
Имя прозвучало знакомо. Риккардо вспомнил, что впервые услыхал его в день приезда, на таможне.
Он взялся за работу, но воспоминания минувшей ночи не давали ему покоя. Тем временем из кабинета со шляпой в руках вышел Роспиньи.
Он задержался подле Сальваторе.
– Добрый день! Слыхали наши новости?
– Слыхал, что вы обручены с синьорой Чиези. Поздравляю. Об этом толковали вчера в Казино.
Роспиньи добродушно рассмеялся:
– Я не о том. Полковник Чиези устроил мне перевод в Рим. Я возвращаюсь в свет из изгнания.
– Счастливец Роспиньи! С каким восторгом я расстался бы с этой дырой!
– Придет и ваш черед, мой друг! Однако мне пора.
Спустя несколько минут после его ухода, в комнату вошел Сицио Скарфи. Риккардо заметил, что лицо его осунулось больше прежнего; он с трудом передвигал ноги, и глаза глядели особенно тревожно.
Риккардо подошел к нему, думая, что дядя выразит неудовольствие по поводу его исчезновения и опоздания. Но маленький человечек нетерпеливо передернул плечами.
– Ночью? Да, да, припоминаю. Ты уходил. Забыл ключ? Хорошо. Пустяки.
Он опустил взгляд на бумаги, которые держал в руках. Руки дрожали. Риккардо обратил на это внимание и понял, что не все благополучно. Что произошло между дядей и этим Роспиньи? Последнему, очевидно, ничто не угрожало: он ушел веселый и добродушно настроенный.
В этот же вечер после обеда Риккардо разыскал Сальваторе и предложил ему снова пройти вместе к Али Хабибу.
Он решил во что бы то ни стало сегодня же ночью повидать Мабруку, мысль о которой не давала ему покоя.
– По дружбе могу проводить тебя, но не обещаю сидеть там долго. Уж не влюбился ли ты в танцовщицу?
– Разве похоже? Мне просто хочется еще раз посмотреть, как танцует Мабрука.
– А ее, наверное, не будет. Ну, хорошо, я провожу тебя, но раньше зайдем в казино.
– Конечно, – согласился Риккардо.
Они трамваем доехали до ярко освещенного казино и прошли в зимний сад, огромное, под стеклянной крышей помещение, в котором расставлены были мраморные столики и росли между камней высокие пальмы и бамбуки. В дальнем конце была сцена, на которой хорошенькая тонконогая парижанка, вся в черном и с фальшивыми бриллиантами, визгливо пела последнюю новинку «Фоли Бержер», Риккардо с трудом понимал ее арго бульвара Сен-Мишель, но ничего, вероятно, на этом не терял. Зала была переполнена, и в воздухе висел дым папирос.
Молодые люди разыскали себе столик, уселись и потребовали две рюмки вермуту и программу.
– Риккардо! – раздался голос позади них.
Риккардо быстро обернулся и увидел Сан-Калогеро.
– Джованни! Вы – здесь!
Молодые люди пожали друг другу руки.
– Я заглянул в казино, думая, что, пожалуй, встречу вас, если и вы, по примеру всех тунисцев, считаете своим долгом томиться здесь по вечерам.
Риккардо познакомил Сан-Калогеро и Сальваторе.
– Не хотите ли абсенту или кружку пива?
– Нет, благодарю – не здесь. Я хотел вам предложить пойти в какое-нибудь кафе на свежем воздухе. Атмосферу вроде здешней я долго выдержать не в состоянии.
– Очень охотно. – Риккардо быстро поднялся.
– А вы, синьор Скарфи?
– Я остаюсь… поджидаю друзей.
Как нельзя более довольный, Риккардо вместе с Сан-Калогеро вышел из казино.
– Ах! Какие мы все, в сущности, варвары! – воскликнул Джованни. – Поскобли нас немного – и покажется настоящий тихоокеанский островитянин: та же страсть к мишуре и побрякушкам. Я пришел к заключению, что только в мягкости и эстетизме выражается культурность.
– С этой точки зрения, арабы много культурнее нас.
– Их мягкость – мягкость детей пока.
– Месье Конраден, с которым мне пришлось обедать на днях, полагает, что перед арабами открыто большое будущее – При этих словах Риккардо пристально посмотрел кузену в лицо, чтобы проверить, говорит ли ему что-нибудь это имя.
– Конраден? Не знаю такого. Возможно, что он прав, хотя сомнительно. Запад играет для араба роль рока, и я не уверен, что араб сумеет справиться с этим роком.
– Разве нельзя вытравить из него покорность судьбе?
– Главное препятствие этому – его религия. Я недавно говорил на эту тему с Си-Измаилом. Слыхали вы о нем? Настоящий кладезь сведений и знаний по вопросам Востока. У него библиотека…
– Си-Измаил? – оживленно перебил его Риккардо. – Вы знакомы с ним?
– Года два уже. Даровитый человек и прирожденный археолог. У него есть ценнейшая коллекция арабских и персидских книг. Настолько ценная, что национальные музеи, при всем желании, не в состоянии приобрести ее.
Но Риккардо уже не слушал: с Си-Измаила мысли его перешли на Мабруку.
– Где бы выпить кофе? – сказал он. – Не найти ли нам в туземную кофейню?
– Отчего же? На площади Заифауни есть несколько кофеен, и все с такими забавными названиями!
– Я знаю кофейню, где танцуют, – быстро вставил Риккардо.
– О, от этого увольте! Мужества не хватает. Вечный «танец живота»! Один вид этих гиппопотамов отбивает у меня аппетит.
Риккардо замялся, не хотелось показывать, насколько он заинтересован. Впрочем, Мабрука, может быть, и не танцует сегодня. Его раздражение против нее немного улеглось, но зато усилилось желание найти объяснение ее поведению.
– Бросьте, старина, успеете в другой раз налюбоваться.
Риккардо уступил.
Не прошли они и нескольких шагов, как Джованни остановился с недовольным восклицанием:
– Дождь!
Уже барабанили по плитам тротуара крупные капли, надвигался один из тех ливней, которые ветер наносит с предгорий. Через минуту дождь лил ровным потоком. Прохожие-арабы глубже натягивали на лица капюшоны своих бурнусов и начинали походить на громадных рогатых бабочек, которые то появлялись, то исчезали в освещенном электричеством пространстве. Молодые люди укрылись под сводом одной двери. Грустное зрелище представляла собою улица. С грохотом неслись трамваи, ярко освещенные и полные пассажирами всех наций, но улица опустела как по мановению волшебной палочки.
