– Вернемся немного назад и зайдем к нам, – предложил Риккардо. – Я рад случаю познакомить вас с моими кузинами.
– Мне скоро надо быть в одном месте, да и поздно уже.
– Всего половина десятого. Зайдем ненадолго, это недалеко, а промокнуть мы все равно промокнем.
– Что ж, попытаемся, – согласился Джованни. – Скажите, ваши кузины так же хороши, как была хороша их мать? Я слыхал, что она считалась красавицей.
– Слыхал и я. Они недурны. Младшая, Аннунциата, пожалуй, красивей. Джоконда – серьезнее, но в своем роде тоже хороша.
– И сердце ваше не пострадало?
– Ничуть.
«Действительно ли Сан-Калогеро такой холодный человек, каким кажется? – подумал про себя Риккардо. – В Сицилии считают аксиомой, что женщина – какая бы то ни была – необходимая принадлежность существования мужчины. Должно быть, у Сан-Калогеро имеется возлюбленная», – решил Риккардо.
Тем временем они подошли к дому на улице Медресе эс-Слимания, и дверь открыл Ахмед. Сбросив мокрые пальто, они поднялись во второй этаж.
Сицио Скарфи и его дочери сидели в гостиной, куда Риккардо ввел гостя. Когда дверь открылась, Сицио вдруг, с тем же подозрительным выражением, какое уже замечал у него Риккардо, вскинул глаза на вошедшего человека. Но лишь только Риккардо назвал Джованни, Сицио дружелюбнее взглянул на него.
Риккардо исполнился гордости, глядя на Джоконду, которая держала себя просто и непринужденно и высказывала определенный интерес к археологии, задавая по поводу недавно сделанных в Карфагене раскопок такие дельные вопросы, что молодые люди были поражены. Аннунциата слушала лениво, не скрывая своего полного невежества в этой области.
Вскоре Джованни поднялся, ссылаясь на срочное дело.
– Но вы не собираетесь возвращаться сегодня в Карфаген?
– Нет, я уеду завтра утром на автомобиле. Пока взял номер в «Отель де Пари».
– Очень жаль. В другой раз имейте в виду, что для вас здесь всегда найдется комната.
Джоконда любезно поддержала приглашение отца.
– Я поймаю вас на слове, – ответил Джованни, краснея и пожимая руки девушкам.
После его ухода девушки начали болтать, Сицио Скарфи зевать, а Риккардо задумался. Прошлой ночью он был с Мабрукой, и безумное желание видеть ее снова овладело им сейчас. Он вспоминал, как целовал ей руки в карете по дороге в Карфаген – мягкие, ароматные руки – как слушал ее речи, ее низкое контральто с легкой картавостью.
Она, конечно, совсем не то, что другие танцовщицы. Но в таком случае – почему? Она была нежна с ним, он не ошибся, не такой он новичок, что бы можно было разыграть с ним комедию. И деньги она не взяла. Зачем она опоила его? Почему исчезла? А может быть, тут вина Сайда?
Риккардо вдруг выведен был из задумчивости – Аннунциата протягивала ему подсвечник.
Он прошел к себе в комнату. Сирокко, как заблудшая душа, завывал в patio. Риккардо быстро подошел к письменному столу и написал по-французски:
«Приходите ко мне. Мне надо поговорить с вами.
Риккардо».
Он положил записку в конверт, запечатал и надписал:
«У Али Хабиба, 3, Нагорная улица».
Положив конверт на столик возле кровати, он разделся, потушил свечу, улегся и уснул с мыслью о Мабруке.
Сан-Калогеро шел темными сырыми улицами арабского квартала, огибающими Хару, самую старую часть города. Спустя четверть часа он свернул на улицу чуть пошире других, но так же, как они, пробиравшуюся между молчаливыми домами, под темными сводами соединявших их арок. Андалузские окна с толстыми решетками нарушали однообразие стен и свидетельствовали о том, что дома эти были выстроены андалузскими маврами несколько сотен лет тому назад. Сан-Калогеро остановился под одной из арок перед небольшой, выкрашенной синей краской дверью и, вынув из кармана ключ, отпер и запер ее за собой. Поднявшись по лестнице, освещенной масляной лампой, он вошел в большую комнату, где мерцала одна свеча, выхватывая из мрака лишь небольшое пространство.
Тяжелая раззолоченная кровать в алькове составляла почти всю ее меблировку. Подле кровати, опустив голову, сидела на корточках женщина.
При виде Сан-Калогеро она быстро поднялась на ноги.
– Тсс! – шепнула она. – Тише! Она спит.
– Лучше ей? – спросил он, затаив дыхание.
– Спит все время после вашего ухода, с самого заката солнца.
Сан-Калогеро осторожно проскользнул к кровати.
Под одеялом лежал такой крошечный, едва заметный комочек, что у него заныло сердце. Комочек вдруг вздрогнул, зашевелился. Две тонкие руки выпростались из-под одеяла. Он порывисто наклонился.
– Дужа, голубка, я разбудил тебя? Это непростительно! – Он поцеловал бледное детское личико, глубоко ушедшее в подушки.
Черные, неестественно расширенные глаза больной девушки блаженно сомкнулись, когда он обнял хрупкое тельце.
– Господин мой, я и мертвая услыхала бы, что ты подходишь.
Она изо всех своих слабых силенок прижалась к нему. Одно его присутствие, казалось, вливало в нее жизнь. Он погладил ее по голове.
– Ты уже меньше горишь. Лихорадка, верно, проходит. – Он опустил ее на подушки и взял в свои руки ее исхудавшие ручонки.
– Да, лихорадка проходит. Это ты сделал чудо. Лекарство, которое давал мне франкский доктор, совсем не помогало, пока ты не приходил. Я живу только тогда, когда ты подле меня.
Он повернулся к стоявшей подле кровати старухе.
– Приходил после меня доктор?
– Нет, сиди. Он придет рано утром. Но к чему? – продолжала она злым шипящим голосом. – Что может он понимать в ее болезни? Говорю я вам, что в нее вселились джинны, и она умрет, умрет! Разве можно вылечить душу горькими травами и порошками! – Она разрыдалась.
Больная девушка заметалась.
– Прости ей, господин мой. Я сама сколько раз уговаривала ее.
– Я объяснял уже тебе, голубка, – мягко заговорил Сан-Калогеро, целуя худые пальцы, – что вся эта болтовня о джиннах сущий вздор. Ты ведь веришь мне? Тебе уже и лучше. – Он погладил ее по щекам. – Пройдет неделя-другая, и ты будешь совсем здорова, весела, пополнеешь.
Она молчала. Крупные слезы накипали под веками и скатывались на подушку. Он с отчаянием смотрел на нее.
– Но может быть, ты все-таки хотела бы, чтобы тебя посмотрел другой доктор? – вдруг предложил он.
– О, если бы… – пугливо шепнула она, поднимая на него мокрые широко открытые черные глаза.
Он повернулся к старухе, которая сидела, закрыв лицо руками.
– Фатима! Ты знаешь какого-нибудь доктора?
