– Аминь, – невольно повторил мельник, словно все еще не мог понять смысл моих слов. Потом, как слепой, пошарил рукой в поисках своей шляпы – это была его воскресная шляпа – и надел ее на голову. На пиве, оставшемся нетронутым, уже осела вся пена, и оно выглядело каким-то неприятно мутным.
– Всего хорошего, мисс Беатрис, – сказал он отрешенно, словно уже вновь погрузился в печальные думы о своей мельнице.
– Всего хорошего, мельник Грин, – ответила я, понимая, что титула «мельник» ему долго не удержать.
Он вышел из моего кабинета, точно полумертвый. Беззвучно, безмолвно, не веря тому, что услышал.
Его серая в яблоках кобыла была привязана снаружи; он тяжело вскочил в седло, по-прежнему пребывая во власти своих мрачных размышлений, и проехал мимо моего окна. Затем я увидела, что Джон окликнул его – он и Селия как раз входили в садовую калитку, – и мельник Грин машинально приподнял свою шляпу, услышав, что к нему обращается знатный господин, но я сомневаюсь, что он что-либо еще понял. Его лошадь легкой иноходью двинулась по аллее; мельник почти опустил поводья и слегка подпрыгивал в седле. Он вез домой трагические вести. Сегодня в хорошеньком солнечном домике Билла Грина будут слезы; воскресный обед будет испорчен.
Джон и Селия были вынуждены тащиться по дорожкам с той же скоростью, что и малыши, а потому не скоро еще добрались до террасы и подошли к окнам моего кабинета. Селия, правда, чуть помедлила, чтобы посмотреть, отвлекла ли няня Джулию, которая подбирала на дорожке острые камешки, пытаясь сунуть их в рот.
– Чего хотел мельник Грин? – спросил Джон, стоя за открытым окном, словно дела поместья самым непосредственным образом его касались.
– Мы решали, как устроить обед по случаю урожая, – смело соврала я.
– Он проделал такой долгий путь в воскресенье, чтобы прикинуть, каким должен быть обед, который его жена сама столько лет подряд устраивала? – насмешливо спросил Джон.
– Да, – сказала я и прибавила с умышленной жестокостью: – Я сказала ему, что решать все будет Селия. – Селия так и подскочила, словно ее кольнули ножом, и я не сумела скрыть удовлетворенного блеска своих глаз. – Ты, разумеется, сумеешь все сделать наилучшим образом, верно, Селия? Ты ведь теперь так хорошо разбираешься в жизни нашей деревни. Праздник будет недели через три, в субботу. Примерно в то же время, как и обычно. Днем раньше или позже – никакого значения не имеет. Главное, чтобы имелось достаточно еды для восьмидесяти или ста человек и чтобы еда была свежей. – После этих слов Селия, по-моему, окончательно пришла в ужас, и я, глядя на нее, не смогла подавить короткий презрительный смешок и сказала: – Извините, но у меня очень много работы. – Наклонившись, я демонстративно захлопнула окно прямо у них перед носом, на мгновение встретившись через стекло с глазами Джона. Но даже он показался мне невероятно далеким.
Я была права, предсказывая хороший урожай. Но ошиблась, думая, что он будет убран в течение трех недель. Даже при жарком солнце, делавшем, правда, работу в полдень настоящим мучением, и при дополнительной команде жнецов из работного дома мы завершили уборку лишь на второй неделе августа.
Душа моя должна была бы петь: урожай был чудесный. Мы начали жатву с новых, недавно огороженных полей, и жнецы шли широким фронтом вверх и вниз по трем покатым, выровненным склонам холмов, и звонкие сухие колосья волна за волной падали перед ними. По утрам в первые дни кое-кто еще заводил порой песню, чувствуя запах зрелой пшеницы, слушая треск сухих стеблей, падавших под серпами жнецов, и забывая, что это богатство и красота никому из работников не обещают в этом году безопасной и безбедной зимы.
– Я так люблю, когда они поют, – сказал Гарри, притормаживая коня рядом со мной после обзорной поездки по холмам.
Я-то весь день пробыла в поле. Я все свои надежды возлагала на этот урожай. Только он мог спасти Широкий Дол, и я не могла доверить его уборку никому другому.
– Я тоже, – с улыбкой сказала я. – С песней они и работают быстрее.
– Я, пожалуй, и сам мог бы взяться за серп, – сказал Гарри. – Давненько я этого не делал.
– Сегодня не стоит, – остановила я его. – На этом поле не стоит.
– Как скажешь, – сказал он, как и всегда ни о чем не догадавшись. – Нам тебя подождать? Ты приедешь к обеду?
– Нет, – ответила я – Скажи, чтобы мне оставили поесть в кабинете. Я, возможно, пробуду здесь весь день; хочу посмотреть, вернутся ли они к работе после того, как сходят домой и поедят.
Гарри кивнул и уехал. Проезжая мимо жнецов, которые как раз добрались до конца поля, он натянул поводья и остановился, глядя, как распрямляют спины, морщась от боли, те, кто страдает ревматизмом. Жнецы с усталыми и печальными лицами протерли серпы и вновь стали выстраиваться в шеренгу, точно пехотинцы. Гарри весело крикнул им: «Добрый день! Хорошего урожая!» Сомневаюсь, очень сомневаюсь, что он обратил внимание на то, что никто из них ему не ответил.
Жнецы работали до полудня, но поле было сжато едва ли наполовину, хотя двигались они совсем не так уж медленно – если бы они тянули время, я бы сразу это заметила, и они прекрасно это знали. К тому же они еще не совсем привыкли к мысли о том, что от этого урожая им ничего не достанется. Они все еще любили эту золотистую, стоящую стеной пшеницу и двигались вперед ровно и легко, каждым движением, каждым взмахом серпа выражая свою радость при виде великого плодородия этой земли. Но волны пшеницы по-прежнему катились до самого горизонта. Поле было таким огромным! Только теперь, когда большая команда жнецов проработала уже полдня, я осознала, какой огромный кусок земли я отдала под пшеницу и каким триумфом обернулся этот урожай.
Женщины, дети и старики следовали за жнецами, прижимая к себе охапки сжатой пшеницы и скручивая их жгутом в плотный сноп с тяжелой макушкой из колосьев. У женщин сохранилось куда меньше иллюзий, чем у мужчин, по поводу неожиданного взрыва плодородия на новых полях, и мне приходилось следить за ними с хищностью коршуна, поскольку они то и дело «случайно» отрывали колосья пшеницы и запихивали их в карман фартука, точно жалкие нищие. При этом они старательно поворачивались ко мне спиной, чтобы я не увидела, как они прячут традиционные милости урожая, как они, с невинным видом поглядывая вокруг, как бы случайно роняют на землю несколько стеблей пшеницы, чтобы кто-то, не обязательно сама виновница этого, смог позже, после жатвы, собрать побольше колосков.
Такова была старинная традиция Широкого Дола – и сбор колосков после жатвы всегда отличался щедростью. Земля здесь была так плодородна, пшеница вырастала такой высокой, что ни один сквайр никогда не возражал против этого невинного воровства, разве что порой слегка ворчал с улыбкой.
