Эта улица была еще незнакома Браскасу; ведь он так недавно приехал в этот город. Что же касается камергера, то он бывал здесь уже несколько раз, но только никогда не жил подолгу.
Желая, идти в «Гранд Отель», оба они ошиблись дорогой и теперь заблудились.
— Э! ну, так что ж из этого? — сказал Браскасу, у которого тревожное состояние вполне разогнало сон. — Мы легко можем отыскать дорогу.
— Не в том дело! Посмотрите туда: впереди вас. Разве вы ослепли?
— Черт возьми! — вскричал Браскасу.
Направо от пешеходов, несколько вдали, белел силуэт слабо освещенной изнутри одной из тех таверн, нередко попадающихся и в богатых кварталах, куда заходят распить бутылку пива и съесть кусок ветчины английские кучера и грумы. Вероятно, хозяин этой таверны, пользуясь ночью карнавала, приютил у себя нескольких ночных шалопаев из более зажиточного класса жокеев.
Возле только что захлопнувшейся двери, среди прозрачных утренних сумерек, обрисовалась фигура маленького человека, с трудом стоявшего на ногах и делавшего напрасные усилия двинуться дальше; слабое дуновение ветра откидывало в разные стороны разноцветный ленты, украшавшая его шелковую одежду; а среди всей этой пестроты красок выделялась черная курчавая голова, с белыми зубами и белыми же белками глаз, так что сама эта фигура казалась каким-то блестящим красным шариком, украшенным местами жемчужинами. Браскасу сказал:
— Это, должно быть, тот самый негр, который приезжал за Глорианой!
— Да, очень может быть, — отвечал князь. — Костюм его сходен с тем, который описал нам театральный служитель. Чёрт! это самый благоприятный случай, для наших розысков! Нужно расспросить этого лилипута.
— Нет.
— Почему же?
— Он не ответит, потому что слишком пьян для этого, чтобы понять, о чем его спрашивают. Видно, что он пропьянствовал всю ночь в таверне. Кроме того, ему, верно, предписано строжайшее молчание, и поэтому, если бы он даже и не был пьян, мы ничего не добились бы от него.
— Но, Боже мой! Он уходит. Что делать?
— Следовать за ним, — сказал Браскасу.
И они пошли следом за негром, медленно удалявшимся в полутьму, с хлопавшими по ветру, как крылья райской птицы, разноцветными лентами и с неловкостью пингвина.
Изредка он останавливался, съеживался, клал на колени руки и принимался хохотать, откинув голову назад, широко раскрывая свои красные, как огромная кровавая рана, губы.
— Ужасно пьян! — говорил тогда Браскасу.
— Куда же, однако, он заведет нас? — спрашивал князь, у которого эти ночные скитания вызвали ревматическую ломоту во всех членах, и который, вдобавок, чувствовал себя хорошо только в обществе королей.
Негр повернул в улицу, ощупывая рукой уголь стены таким неверным слабым движением, будто ребенок, старающийся поймать муху.
Вдруг Браскасу с живостью вскричал:
— Карета!
Действительно, у подъезда очень маленького отеля, стояло купе, на козлах которого сидел огромного роста кучер в желтом кафтане, высокий воротник которого был обшит по краям галуном, и с кокардой на шляпе; время от времени раздавался стук лошадиных копыт о мостовую или же побрякивание сбруи, при встряхивании гривой дремавшей лошади.
Какими-то изумительными прыжками, точно припоминая свой национальный танец, добрался, наконец, негр до дверей отеля. Он взглянул на карету, обеими руками ухватился за одно из передних колес, взобрался на него, надул себе щеки и дунул в нос спящему кучеру. Тот на такую шутку ответил лишь протяжным храпом. Тогда негр соскочил и вприпрыжку направился к двери подъезда, ощупью нашел металлическую пуговку звонка и сильно надавил ее. Раздался оглушительный звон колокольчика.
— Он ускользает от нас! — сказал князь.
— Подождите, — отвечал Браскасу.
Дверь отворилась; маленький негр, просунув голову вперед, исчез из глаз; но прежде, чем блок опустился, Браскасу бросился и удержал дверь правой рукой, между тем, как другой рукой он ударил по дереву таким образом, что звук этот походил на звук затворявшейся двери.
Затем, остался неподвижным, прислушиваясь.
Ни малейшего шума, кроме стука шагов негра по каменным плитам, который заключился падением чего то тяжелого. Ничего более.
— Войдем, — пригласил Браскасу.
— Черт возьми! — пробормотал камергер.
— Что же?
— Но, мы теперь очень похожи на воров, сударь.
— Следовательно, вы отказываетесь заставить Глориану дебютировать в опере Ганса Гаммера?
— Войдем, — сказал князь.
Браскасу без шума опустил блок, не запер двери на ключ, чтобы, в случае какой-нибудь неприятности, легче было бежать.
Они очутились в темноте и гробовом молчании. Но через круглое отверстие, похожее на туннель, к ним проникал свежий воздух и виднелись деревья, ветвей которых хотя не было видно, но которые раскинули на отдаленной, белевшей, при утреннем рассвете, стене свои длинные силуэты.
— Сюда! — сказал Браскасу.
И придерживаясь обеими руками за гладкую стену, он, идя вперед, вдруг ощупал как-бы четырехугольную раму.
— Дверь на лестницу! — тихо сказал он. — Идите.
Князь последовал за ним, опираясь на его плечи.
Они поднялись на несколько ступеней, в еще большей темноте, боясь встретиться с кем-нибудь из прислуги, которая могла выйти со свечами и поднять крик.
— Гм! — бормотал Браскасу.
Он ногой нащупал нечто круглое в мягкое, лежавшее неподвижно на лестнице. Наклонился, ощупал слегка рукой формы раскинувшегося поперек лестницы предмета и, почувствовав под пальцами шелковую материю, вскричал:
— Негр! Он, верно, упал мертвецки пьяный.
Они перепрыгнули через него; теперь их ноги ступали по чему-то мягкому, вероятно, по ковру; Браскасу, схватившись за перила, ощутил под рукой бархат.
Они все продолжали очень медленно подниматься наверх, молча, затаив дыхание.
Вдруг их внимание было привлечено тихим шепотом; нечто похожее на смех, заглушаемый, быть может, поцелуями, легкими, как щебетание птичек в мягком гнезде. В то же время, откуда-то доносился запах кушаньев, вероятно, оставшихся от ужина где-нибудь по соседству. «Глориана здесь!» подумал Браскасу, вбирая в себя воздух.
Ступенек более не было, они стояли на ковре, разостланном по площадки, около дверей, о которых догадывались. Шорох слышался теперь яснее, запах усиливался; они уже могли расслышать смех и слова, заглушаемые шелестом шелкового платья. Браскасу различил, сквозь стенную трещину, золотистый луч света, загороженный бахромой занавеси.
— Глориана там, — сказал он.
— Войдем же, — отвечал князь, которому это приключение придало смелости.
