Целый год она утаивала нитки от придирчивого взгляда Анхен и прятала их в тайнике, который устроила под перекладиной своей деревянной кровати. А когда их собралось достаточно много, Розмари начала плести кружевную отделку для мужской сорочки – ворота и манжет. Плела она тайком, ночами, почти вслепую, при лунном свете, который блестел на золотых и серебряных нитях, свитых с самым мягким белым шелком. Впрочем, ярче самого яркого огня светили ей любимые глаза, о которых она думала неотступно и которые всегда видела в своих мечтах. Лишь иногда днем она улучала мгновение взглянуть на свое рукоделие – чтобы убедиться: оно прекрасно, Виллим будет доволен.
Она любовалась кружевом, думая о том, как он удивится, как улыбнется ей… А может быть, наклонится к ней и коснется губами ее щеки. Она мечтала об этом и боялась этого. Ей казалось, что вот оно – то, ради чего она родилась на свет. Если бы ей предложили выбор: войти живой в Царствие Небесное или принять поцелуй Виллима Монса, а потом низвергнуться в ад, она бы выбрала второе.
Розмари не привыкла размышлять о себе, своих делах. Она была слишком мала и не умела этого делать, она стремилась к Виллиму так же просто и естественно, как к воде для питья, хлебу для еды, воздуху для дыхания. Сами мысли о нем были для нее водой, едой, дыханием… Ну что же, такова природа любви, которая пришла к ней впервые и будет идти с ней рядом всю жизнь, властвуя над ней, подчиняя себе все ее мысли, поступки, самое биение ее сердца…
И вот как-то раз она, глядя на свое рукоделие и воображая, как это мерцающее кружево обовьет белую, стройную шею Виллима – о, если бы она могла, она увенчала бы его голову царским венцом, увенчала бы его чело ангельским нимбом! – Розмари забылась настолько, что не услышала, как в комнату вошла Анхен.
Спустя мгновение кружево было в руках кукуйской царицы, а Розмари лежала на полу, сбитая оплеухой: лилейные ручки Анхен были тяжеленькими.
– Очень красиво… – пробормотала она. – И для кого ты это плетешь? И откуда взяла нитки?
Розмари молчала, уткнувшись в пол. Кулачок Анхен попал ей в глаз, и она с ужасом думала, какой ужасный кровоподтек изуродует ее лицо. Виллим… Он отвернется с брезгливостью!
Анхен встала на колени и пошарила под кроватью. Потом распростерлась на полу и заглянула под ее перекладину. Спустя минуты она легко поднялась, держа в руках холщовый мешочек, в котором лежали несколько мотков золотистых, серебристых и белых шелковых нитей. Развернула их – и засмеялась, когда на пол посыпались небольшие обрывки.
– О, мне нравится такая бережливость! – засмеялась Анхен. – Ты умница, моя девочка. Ты вязала это кружево мне в подарок, верно?
Розмари подняла голову и взглянула на нее одним глазом: второй безнадежно опух.
Она молчала.
– Вот и хорошо, – продолжала Анхен ласково, так ласково, что Розмари стало не по себе. – Потому что ты принадлежишь мне. Ты должна помнить, что мне ты обязана жизнью. А значит, вся твоя работа принадлежит мне. Не моей матери. Не Матроне. Не Филимону. И даже не… – Она хохотнула: – И даже не Виллиму. Ты это поняла?
Розмари молча смотрела на нее, но не видела: единственный зрячий глаз заплыл слезами.
– Если ты сейчас ответишь «нет», – с нежной улыбкой проговорила Анхен, – я расскажу всем в этом доме, что ты воровка, что ты крала мои нитки, плела кружево для продажи. А первому я расскажу об этом Виллиму. Он ненавидит неблагодарных воришек так же, как и я. Мы выгоним тебя вон, и ты больше никогда его не увидишь. Ты умрешь с голоду. Ты будешь скитаться бездомной до тех пор, пока не замерзнешь под каким-нибудь забором.
Розмари не слышала последних слов. Она слышала только: «Ты никогда его не увидишь».
Она кивнула, почти лишившись чувств от ужаса.
Анхен удовлетворенно усмехнулась и вышла из комнаты.
Розмари легла ничком. Холодное прикосновение досок пола успокоило пылающую голову, но не могло успокоить то странное чувство, которого она прежде не знала и не ведала, как оно называется.
Но она понимала, что теперь будет испытывать его к Анхен всю жизнь.
Пройдет несколько лет, прежде чем Розмари узнает название этому чувству – ненависть.
Она будет ненавидеть Анхен всю жизнь.
* * *
Катерине показалось, что она ослышалась:
– Ты хочешь переспать со мной?!
– Или ты оглохла, Марта? – ухмыльнулся Иоганн, распахивая свой заношенный, покрытый заплатами кафтанишко и берясь за пояс.
– Здесь… – не могла она поверить ушам. – Ты хочешь, чтобы я легла с тобой в эту грязь?
– Да уж, где тебя только не валяли, если верить слухам, которые ходили, пока ты была подстилкой у солдат! – захохотал Иоганн. – А если не хочешь ложиться, прислонись к заборчику да стань раком.
Катерина с отвращением передернулась, отпрянула, и это заставило Иоганна с ненавистью уставиться на нее:
– Ты брезгуешь мной? Смотри, будь пообходительней… А то ведь я могу донести императору о том, где была его жена нынче вечером.
Катерину пробрала дрожь, но она нашла в себе силы пренебрежительно усмехнуться:
– Ты что, сошел с ума? Тогда выйдут наружу твои дела.
– Какие еще дела? – нахмурился Иоганн.
– Да такие, что ты помог мне сбежать!
– А, это… – пренебрежительно повел плечом Иоганн.
Катерина всматривалась в его лицо, ничего не понимая. Сначала он насторожился. Потом вдруг расслабился. Он не испугался, что откроется его соучастие в побеге Катерины. Ничуть. Почему? Что все это значит?
И вдруг она поняла – что.
С каждой минутой вокруг сгущались сумерки, но Катерине казалось, что в голове ее вспыхнул некий свет, которым внезапно стали освещаться многие события нынешнего вечера. Несколько минут назад Иоганн сказал: «Нельзя открыть то, что заперто»… В самом деле! Катерине вспомнилось, как она пыталась открыть дверь старухиной каморки, а та ходила ходуном, потому что была заперта с другой стороны. Заперта на засов!
И вот вошел Иоганн. Это он отпер дверь с противоположной стороны. Ну что ж, отпер так отпер… Но почему он делал вид, что пришел к хозяйке отдать ей деньги? Почему окликнул ее? Не мог же он ожидать, что Татьяниха сидит за дверью, запертой снаружи?
Значит, он окликнул хозяйку, чтобы услышала Катерина. Услышала – и обманулась. Так и вышло. Она до того была перепугана, а потом обрадована, что даже не заметила этого множества несообразностей. Эта история с дверью… а потом темнота, почти непроглядная темнота, которая царила в старухиной каморке! В этой темноте невозможно было что-то разглядеть издали, а между тем Иоганн сразу назвал Катерину, забившуюся в темный угол, по имени. Назвал Мартой. И она была так изумлена встречей с ним, что не заметила в этом оклике ничего странного. Обрадовалась, что Иоганн не тот, кто должен ее убить… А почему, в самом деле, это был не Иоганн?
