Сказав это, Густав быстро вышел через другую дверь.
Изумленный агент в полном замешательстве остался глядеть ему вслед. Правда, он не понял части речи, произнесенной по-немецки, но все же ему было достаточно ясно, что слова «знаменитого немецкого журналиста» содержали известную грубость. К своему огорчению, он должен был признать, что не осталось никакой надежды еще сегодня сделать желаемое сообщение. Старшего мистера Зандова нельзя было видеть, а младший… Маленький господинчик покачал головой и, направляясь к выходу, произнес:
– Эти немецкие журналисты – удивительные люди!.. Они так нервны, так раздражительны!.. Если делаешь им комплименты, они отвечают грубостью. Нет, наши представители печати куда вежливее, когда говоришь им об их большой известности!
Между тем Джесси действительно заперлась в своей комнате и там залилась слезами. Никогда в своей жизни она не была в таком отчаянии, никогда не чувствовала себя такой несчастной, как в эти часы. Только теперь поняла она, как любит человека, которого во что бы то ни стало хотела оттолкнуть.
Она уже давно, еще тогда, когда Густав жил в Германии, втайне интересовалась им. Правда, она не знала его лично, но его статьи соткали нить между нею и братом ее опекуна. С каким усердием читала она всегда его статьи, с каким восторгом следила за полетом его мысли!.. Она чувствовала, что вполне разделяет все его взгляды и чувства, и постепенно Густав стал для нее своего рода идеалом. И вот теперь ее идеал явился сюда, чтобы, отказавшись от своего прошлого, отдаться денежным спекуляциям брата. Он трусливо скрыл от него свою сердечную привязанность, стал громоздить одну ложь на другую, лишь бы не потерять обещанного состояния, а когда оно оказалось поставлено на карту, подверглось риску, отрекся от своей невесты и предпочел ей богатую наследницу. Единственным побудительным мотивом всех его поступков был самый жалкий эгоизм, самый низменный расчет. Джесси ненавидела и презирала Густава всеми силами своей души, но сердце ее разрывалось оттого, что она должна была делать это, что она вынуждена презирать именно этого человека.
Джесси кинулась на диван и, рыдая, зарылась лицом в подушки. Внезапно кто-то позвал ее по имени и, с испугом приподнявшись, она увидела, что в комнате стоит Густав Зандов. Она вскочила с дивана и воскликнула:
– Мистер Зандов, вы пришли сюда? Ведь я же…
– Да, вы заперли передо мной дверь гостиной, – перебил ее Густав, – и приказали горничной никого не впускать сюда, но я все же не остановился и невзирая на препятствия проник к вам. Я должен переговорить с вами… это необходимо для нас обоих.
– Но я не желаю слушать вас! – воскликнула Джесси, тщетно стараясь вернуть себе самообладание.
– А я желаю быть выслушанным, – возразил Густав. – Сперва у меня было намерение послать к вам Фриду в качестве парламентера, но это показалось мне слишком долгим. Она все еще у своего отца.
– У кого?
– У своего отца – моего брата.
Джесси стояла, словно окаменев. Это открытие явилось для нее столь неожиданным, что в первый момент она не могла понять смысла слов. Только когда Густав спросил: «Так позволите ли вы мне теперь оправдаться?» – у нее в душе вспыхнула радостная надежда. Она позволила Густаву взять ее руку, после чего он подвел ее к дивану и, усадив рядом, заговорил:
– Я должен покаяться перед вами, мисс Клиффорд, а для того, чтобы все объяснить вам, мне необходимо коснуться далекого прошлого своего брата. Позже я расскажу все подробнее, теперь же вы должны узнать лишь то, что может оправдать меня.
Густав все еще держал руку Джесси, и девушка вовсе не протестовала против этого. Она начала теперь верить в возможность оправдания.
– Мой брат перенес тяжелую травму в своей семейной жизни, – начал Густав. – Его брак, который, на первый взгляд, сулил полное счастье, закончился ужасным открытием. Он оказался обманутым своей женой и ближайшим другом, и последствия этой катастрофы были таковы, что вместе с семьей он лишился и внешнего благополучия своей жизни. Он не пожелал, да и не мог далее оставаться на родине и отправился в Америку. Здесь его приняли ваши родители. Но он оставил в Германии дочь, тогда еще очень-очень маленькую, свое единственное дитя. В гневе и озлоблении против всего он не желал признавать и ребенка; его дочь осталась у своей матери, которая, получив развод с моим братом, вступила в брак со своим возлюбленным.
Густав на мгновение замолк. Все время, пока он говорил, Джесси слушала его с напряженным вниманием, затаив дыхание, затем на ее бледном и мокром от слез лице постепенно стал появляться румянец, который разгорался все более, по мере того, как она слушала рассказ Густава.
– Тогда я учился еще в университете, – продолжал он, – и не имел возможности вступиться за Фриду; все мои обращения к брату оставались безрезультатными, но я не покидал свою маленькую племянницу. Глубоко печальна была жизнь бедняжки в семье, где она для всех являлась помехой. Отчим едва выносил ее, мать относилась к ней с полнейшим равнодушием, почти с отвращением, своим подрастающим сводным братьям и сестрам она была совершенно чужой и с каждым годом все сильнее и сильнее чувствовала свое одиночество. Как только я скопил достаточно собственных средств, я заявил о своих правах на эту девочку в качестве дяди, их вполне охотно признали за мной, и я вырвал племянницу из той семьи. Я поместил ее в закрытое учебное заведение, и там она оставалась до смерти своей матери. Эта смерть разорвала некую мрачную цепь, и тогда я решил во что бы то ни стало завоевать для дочери своего брата все принадлежащие ей права.
– И ради этого вы приехали сюда, в Америку? – робко спросила Джесси.
– Да, только ради этого. Я уже раньше, в письмах, делал кое-какие попытки, но брат всегда отвечал мне суровым отказом. Он грозил прервать всякую переписку со мной, если я еще хоть раз коснусь этой темы. Тогда я возложил всю надежду на личное вмешательство Фриды. Однако выполнение этого плана казалось почти невозможным. Ведь не мог же я отпустить юную девушку одну в далекий путь за океан, а если бы она приехала со мной, то у брата тотчас бы возникли подозрения. В это время умер ваш отец, и у Франца появилась мысль о привлечении к делу нового компаньона, в качестве которого он выбрал меня. При других обстоятельствах я, конечно, решительно отклонил бы предложение ради материальных выгод отказаться от отечества, профессии, независимости – словом, от всего того, что составляло смысл моей жизни. Однако теперь я увидел в том перст Божий. Я сделал вид, что соглашаюсь на предложение брата, и поехал с Фридой в Америку. До поры до времени она оставалась в Нью-Йорке, я же нащупывал здесь почву, а потом под чужим именем ввел ее в отцовский дом. Все дальнейшее вы знаете. Когда истина открылась, пришлось выдержать еще последнее испытание. Разыгралась сцена, грозившая вернуть все на круги своя, но в конце концов в моем брате проснулось родительское чувство, и теперь он вместе со своей дочерью.
