– Мы так устали и были так перепуганы, что потеряли разум, не так ли, Жак? Что вы будете делать со мной в ваших деловых путешествиях? И что будет с вашим грандиозным планом, который должен принести несметные богатства и процветание?
– Какое это имеет значение! Вы стоите дороже целого королевства! С первой же минуты, когда я вас увидел в свите королевы Марии, я знал, что для вас я могу отказаться от всего, покинуть всех.
– И даже Масе и детей?
Наступила тишина. Жак напрягся при упоминании о жене и детях. Она услышала, как напряженно он дышал. Голос вернулся к нему, далекий, глухой, но упрямый.
– Даже их… да, Катрин!
Она не дала ему времени продолжать. Опасность была слишком очевидной. Уже давно она догадывалась, что Жак испытывал к ней нежные чувства, но никогда не предполагала такой любви. Он не был человеком, с которым можно было заходить так далеко. Нельзя ловить его на слове, чтобы он отказался от всего ради нее – от будущего, семьи, богатства. Она покачала головой.
– Нет, Жак, мы не будем делать такой глупости, чтобы жалеть потом. Я говорила так из-за усталости, возможно, из-за малодушия, а вы из-за слишком большой горячности. И вам и мне есть что делать в этой стране. А потом, вы любите Масе, даже если в какой-то момент вам показалось, что это не так и вы хотели ей причинить страдание. Что же касается меня, мое сердце умерло, так же как и мой муж.
– Ну что вы! Вы слишком молоды, слишком красивы, чтобы не сказать больше.
– И все-таки это так, друг мой, – сказала Катрин, выделяя слово «друг». – Я всегда жила, дышала, страдала ради Арно де Монсальви. Жизнь, любовь, смысл существования всегда были связаны с ним. С тех пор как его не стало, я – тело без души, и это, безусловно, хорошо, потому что позволит выполнить задачу, поставленную мной.
– В чем эта задача?
– Не имеет значения! Но она может стоить мне жизни. В таком случае помните, Жак Кер, что от вас зависит будущее Мишеля де Монсальви, моего сына, и молитесь за меня! Прощайте, мой друг!
Стягивая свое манто, развевавшееся на ветру, Катрин повернулась, чтобы присоединиться к Саре и брату Этьену. Скорбный протест Жака долетел до нее, как дуновение ветра:
– Нет, Катрин, не прощайте, а… до свидания!
Ее лицо под капюшоном искривила гримаса: те же самые или почти те же самые слова она кричала на пустынной дороге в Карлате, обезумевшая от страданий, но настойчивая в надежде, которая не хотела умирать. Те же слова, да… но лишенные мученья. Беспокойная жизнь снова захватит Жака, как только поворот дороги их разъединит. И очень хорошо, что это будет так!
Она наклонилась к Саре, сидевшей на камне и кутавшейся от холода, протянула руку, помогая встать, и улыбнулась брату Этьену.
– Я заставила вас ждать, простите меня! Мэтр Кер просил передать вам привет. А теперь нам пора в дорогу.
Не говоря ни слова, они отправились в путь. Кривая дорога спускалась к пруду. Появившийся месяц рисовал на воде муаровые дорожки. Сев на лошадь, Катрин посмотрела назад. Слабый свет позволил ей различить силуэт Жака, плащ которого полоскался на ветру. Не оборачиваясь, он скакал в гору. Катрин вздохнула и распрямилась в седле. Эта сентиментальная слабость, проявленная ею, будет последней до падения Ла Тремуя. В опасном дворцовом мире, куда она направлялась, не было места для подобной слабости.
Стоя перед глубоким проемом окна замка в Анжу, Катрин рассеянно смотрела на улицу. Она была такой усталой после многодневного путешествия, что совсем потеряла интерес к окружающей жизни. Недавно, когда вместе с Сарой и братом Этьеном они достигли берегов Луары, она едва не упала в обморок от голода и истощения.
Последние двенадцать дней они продвигались через провинцию Лимузен, охваченную голодом и разорением, через Марш и Пуату, где кровавые следы английского разбоя были видны повсюду. Путников подстерегали холод, бандиты, голодные волки, завывавшие вблизи деревенских околиц и амбаров, служивших Саре, брату Этьену и Катрин убежищами. Питание стало проблемой, и каждый раз поиски еды, которой было все меньше и меньше, превращались в сложную операцию. Если бы не было монастырей, открывавших свои ворота перед братом Этьеном, и охранной грамоты королевы Иоланды, Катрин и ее спутники наверняка умерли бы от голода, так и не добравшись до Анжу. Молодая женщина наивно думала, что в герцогстве Анжу, любимом краю Иоланды, все эти кошмары кончатся. Но стало еще хуже!
Под проливным дождем, встретившим их на границе герцогства, Катрин и ее друзья ехали по стране, опустошенной прошлой осенью солдатами Вилла-Андрадо. Они встречали разоренные деревни, где некому было захоронить трупы, и только зима взяла на себя роль их могильщика; им предстали уничтоженные виноградники, поля, где весной не росла даже трава, обчищенные церкви, аббатства, сожженные замки, черные пожарища, на которых торчали перекрученные пни – остатки выжженных лесов, скелеты домашних животных, обглоданные и брошенные волками на обочинах дорог.
Они видели мужчин, женщин и детей, прятавшихся в пещерах и более похожих на диких животных, чем на людей. Для этих несчастных любой путник становился желанной добычей.
Однажды вечером они чудом спаслись от одичавших орд благодаря солдатам герцогини-королевы, сопровождавшим повозку с продуктами, предназначенными голодающим. И когда наконец перед их взором предстали укрепленные редуты Пон-де-Се[7] с их четырьмя арочными мостами, перекинутыми между тремя островами и огромным замком, брат Этьен, отличавшийся храбростью и самообладанием, не сдержался и выпалил: «Наконец-то мы у цели!»
Королевский пропуск позволил им без каких-либо затруднений пройти через сторожевые посты, и вскоре мощные крепостные стены Анжу заключили в свои объятия путешественников, к их великой радости и облегчению. Но если сам герцогский город не пострадал от разбойничьих набегов кастильца, если нищета не чувствовалась здесь так, как в провинции, все же и на этот некогда богатый и хорошо защищенный город тоже легла печать войны. Это читалось в мрачных лицах прохожих. Люди были угрюмы, многие носили траур. Не было того прежнего оживления, присущего богатому городу, на улицах разговаривали вполголоса, словно в церкви. Однако во всем чувствовалась властная рука и порядок: не было ни нищих, ни пьяных солдат, ни веселых девок. Этот город, с его садами и белыми домами с голубыми крышами, предназначенный для спокойной жизни, превратился в крепость, всегда готовую к отражению опасности. Распластав свои крылья, как наседка над выводком, он нахохлился над беженцами, распределенными так, чтобы не мешать ни городскому порядку, ни обороне.
