но ты сама отказалась от него. Сама. Честь была дороже. Я лишь позволил тебе остаться честной женщиной. Я не беру назад своих слов. — Он склонился совсем близко, касаясь носом щеки Амели: — Твоя задача — сделать так, чтобы я не пожалел.
В старых легендах и сказаниях в таких случаях пишут что-то вроде «Разверзлись небеса» или «Небо обрушилось на голову». Ничего, конечно, не обрушилось, просто стало нечем дышать. Амели сидела в своей комнате на табурете у окна и смотрела в сад через мелкие ромбы дутого стекла. Бездумно, напряженно. Уже смеркалось. Сад подернулся синевой, поблек. Песчаная дорожка утратила позолоту поджаренной хлебной корки и на глазах превращалась в сереющий закаменевший сухарь. Казалось, стукни, и раздастся глухой сухой звук, будто ударяешь по куску пемзы.
Мари уже несколько минут копошилась в алькове — что-то прибирала. Скреблась, как мышь. Нет, как большая жирная крыса с омерзительным розовым хвостом.
— Барышня, ужинать не желаете?
Амели поджала губы, резко повернулась:
— Нет! И твои услуги больше не нужны. Иди спать.
Мари лишь похлопала глазами и пожала точеными плечами:
— Говорят, перед свадьбой так бывает. От переживаний. Но тут не плакать надо, сударыня! Радоваться.
Амели не удержалась и встала. Не ожидала такой наглости. И ведь, кажется, впрямь рада. А чего Мари не радоваться — не она будет обманутой женой, которой прислуживает наглая любовница.
— Откуда знаешь?
Мари просияла улыбкой:
— Так уж весь город знает, барышня. Все рады.
Амели в бессилии вновь опустилась на табурет, закрыла лицо ладонями. Весь город… Значит, и матушка с отцом, и Эн, и даже Марта буфетчица…
— И ты рада?
Мари присела у нее в ногах:
— Конечно, рада. Мессир сделал прекрасный выбор — вы такая красавица. Барышня, хотите, травки успокоительной заварю? Валерьяну, пионовый корень. Вмиг полегчает. Всю ночь проспите, как младенчик.
— Пионовый корень?! — Амели отшвырнула служанку так, что та упала на паркет и лишь хлопала небесными глазами. Неужели, впрямь, непроходимая дура? — Вон пошла! Не уйдешь — за волосы выволоку. Вон!
Мари поднялась на ноги, оправила юбку:
— Может, тогда раздеться прикажете. Я же должна…
— … вон пошла!
Мари наспех поклонилась и выпорхнула за дверь. Неужто можно так сыграть? Ни жестом, ни взглядом, ни малейшей черточкой не выдавала свой интерес. Лишь спокойное лицо, открытый безмятежный взгляд. Неужели ей самой не хотелось быть на месте Амели, если все так? Ни зависти, ни ревности?
— И за что это ты ее?
Амели не увидела, откуда появился демон. Может, по своему обыкновению подслушивал и подглядывал откуда-то с потолка. Его не было видно со вчерашнего дня.
Амели лишь отвернулась к окну:
— Не твое дело.
Теперь только Орикада с его мерзкими привычками не хватало.
— Можно подумать, что ревнуешь.
— Ревнуют — когда любят, когда не все равно, — Амели будто говорила со своим отражением в дутом стекле.
Демон хихикнул:
— А тебе разве все равно?
— Оставь меня в покое. Уходи.
Демон перекувыркнулся в воздухе и пожал плечиками:
— Я поздравить хотел. От чистого сердца. Ловко ты мессира окрутила — ничего не скажешь. А с виду дурочка наивная. Я тебя сначала даже жалел.
Амели поднялась, поджала губы:
— Окрутила? — она надвигалась на Орикада, сжимая кулаки. — Я окрутила твоего мессира? Да как у тебя язык поворачивается?
Она схватила с консоли зажженный канделябр и размахивала перед собой, будто рапирой. Колдовское пламя кренилось, шипело, делало невероятные кульбиты, но упорно продолжало гореть. Демон визжал, суетился, хихикал, пока в один момент не запахло жженой шерстью. Он съежился, похлопывая ладонью подпаленный локоток:
— Хватит уже! Ненормальная! И что я такого сказал?
— Все ты врешь! Если бы мне только позволили уйти — меня бы уже здесь не было. Не нужен мне твой хозяин. Ничего не нужно!
Демон скривился, сморщил нос:
— Ну и дура.
— Уходи, видеть тебя не могу.
Орикад обиженно вылетел из покоев под знакомое шлепанье перепончатых крылышек. Лишь бросил в дверях:
— Охолонись. Аж красными пятнами пошла.
Хотелось что-то швырнуть в уродца, но уже не было сил. Амели вернулась к окну, опустилась на табурет, и отчаянно разревелась, сотрясаясь всем телом. На улице уже стемнело. На фоне ночной черноты в стеклах отражались лишь отсветы свечей и ее перекошенное, искаженное лицо. «Охолонись…» Она выдернула из канделябра горящую свечу, зажала в руке и вышла из покоев. Сама толком не понимала, что собирается сделать.
Амели беспрепятственно вышла на террасу, поежилась от холодного ветра. Огонь свечи слег под порывом, но не погас. Она обогнула крыло дворца уже знакомым путем и решительно зашагала к павильону оранжереи. Исследовать в темноте колодец было довольно глупо, но все еще оставалась калитка, которую следовало лишь найти. Сейчас. Немедленно. Больше нечего было дожидаться. Осталось три дня. Точнее, уже два.
Чтобы найти ограду, Амели обогнула оранжерею. Задержалась на мгновение у обрыва, глядя на черную речную гладь, седые городские крыши. Здесь стало спокойнее, будто она убедилась, что выход все же есть. Пусть и такой. Она глубоко вздохнула, зашагала вдоль забора. Уперлась в знакомые заросли и вдруг заметила вдали, среди ветвей, дрожащий апельсиновый свет фонаря. Амели притихла, задержала дыхание. Прямо из глубины колодца, держа светильник в вытянутой руке, поднимался Гасту. Прямо за ним виднелась светлая макушка с копной длинных волос. Амели попятилась и побежала к павильону, стараясь производить как можно меньше шума. Она предусмотрительно ткнула свечу пламенем в песок, и огонь погас, издав едва различимое шипение. Свет приближался. Амели пятилась за угол павильона, стараясь ступать совершенно бесшумно — лишь бы не заметил горбун. Когда под ногой хрустнула тонкая сухая веточка, она вздрогнула, сжалась и забыла, как дышать. Но Гасту и его спутница ничего не услышали. Амели укрылась за углом, припала к стене, чтобы быть как можно незаметнее. Полная луна на безоблачном небе, как по заказу, поливала округу ровным холодным светом. Горбун вальяжно вышагивал, высоко выбрасывая ноги в остроносых туфлях, и, кажется, даже что-то насвистывал. Фонарь раскачивался, отбрасывая на землю апельсиновый круг. Когда они подошли ближе, Амели едва не вскрикнула — женщина была совершенно голой. Стройная, ладная, с высокой упругой грудью. Судя по всему, молодая, хоть и сложно было отсюда рассмотреть лицо. На белой коже золотились теплые блики фонаря, придавая телу какое-то необыкновенное мраморное сияние. Она, молча и покорно, босая, следовала за уродом к каменной ограде над обрывом.
Амели лишь вытаращила глаза. Выходит, предположение оказалось верным: колодец ведет наружу, а Гасту лишь приволок из города шлюху, чтобы поразвлечься
