Она должна была ударить его по руке — но не сделала этого.
Кончиками пальцев он слегка касался ее ушка, нежно лаская ее, отчего у нее захватило дух. Ни один мужчина, кроме ее папы, не трогал ее с такой нежностью; она даже не знала, что другие мужчины вообще способны на это. Его глаза не отпускали ее, как будто просили о чем-то, как будто видели что-то внутри ее, то, что она не хотела ему сейчас показывать, и заставили ее почувствовать, что однажды она сама захочет это ему показать.
Наконец она опустила глаза и отстранялась от его прикосновений, — Я недостойна того, чтобы меня спасали, — прошептала она хрипло и начала протискиваться мимо него, надеясь уйти.
Он коснулся ее талии и мягким, плавным движением повернул к себе. Ей следовало знать о том, что должно было случиться потом, — и, возможно, она это знала, — может быть, в какой-то мимолетный миг слабости и смятения она желала, чтобы это произошло, Все случилось очень быстро и легко, без колебаний или паузы, но она могла бы сопротивляться, если бы только захотела. Он положил свою ладонь ей на талию, привлек ее к себе, так что она почти касалась его своей грудью. Она выставила ладони, чтобы защититься от его рук, но была слишком ошеломлена, чтобы оттолкнуть его. Он взял ладонью ее подбородок и нежно поднял ее лицо. Она увидела его глаза.
Его губы коснулись ее губ.
Какими мягкими были его губы! Они были как бархат, они были такие теплые, такие приятные! Энджел думала, что его лицо грубое, как наждачная бумага, а оно было гладким, теплым, слегка пахнущим лавровишневой водой. Она почувствовала жар, который поднимался внутри ее, он шел от него и делал ее еще горячее… и то, как билось ее сердце, сначала неловко колотясь в груди, а затем разбилось на ломаные маленькие вибрации так быстро, что у нее закружилась голова. Ее горло сжалось, и от изумления она ощутила странную пустоту в животе, как будто кто-то ударил ее между ребер, и такими непонятными были боровшиеся в ней эмоции, что ее мышцы стали мягкими и податливыми. Ничего из этого не должно было происходить с ней только из-за того, что ее целовал Адам Вуд.
Но все это с ней происходило. Она задохнулась, и ее голова кружилась, когда его губы упивались ею, нежно вытягивая из нее и вызывая к жизни все, что было для него важно. Его рука на ее спине была твердой, его мышцы под ее пальцами напряглись, и, стоя рядом с ним, она плавилась как воск, погружаясь в него, пока жар, обжигавший ее лицо и горевший в ее теле, не вспыхнул в ее груди и в животе, там, где соприкасались их тела. Его тело рядом с ней было твердым. Там, где она была слабой и податливой, он был сильным. На одно бесконечное мгновение он забрал ее разум себе, он держал ее тело и заставил его отвечать на его команды, он наполнял ее ощущениями и делал ее своей.
Это не могло длиться долго. Мгновение, может, пару мгновений. Да и это было слишком долго. Но ей казалось, это длилось вечность. Адам отпустил се, сначала руки, потом губы. Энджел на него не смотрела. Она сделала судорожный выдох и позволила вселенной вернуться в прежнее положение, она хотела посмотреть на него, но испугалась своей слабости и своего смущения, которые он прочитал бы в ее глазах. Она боялась силы, которую могла увидеть в его взгляде, и того, что, если бы она на него посмотрела, все могло бы опять начаться сначала, а она не была уверена, что хотела этого… Она вовсе не была уверена.
И она оттолкнула его, и, возможно, он произнес ее имя, но она не оглянулась. Она торопилась уйти от него в спальный вагон, куда он не мог за ней последовать. Но даже будучи в безопасности в своей отгороженной шторой постели, она хранила вкус его губ на своих губах, а его запах оставался на ее коже, и она долго еще не могла заснуть.
Адам сидел в вагоне для курения, когда Энджел подошла к нему. В середине холодного промозглого дня в сердце Скалистых гор большинство пассажиров дремали на своих местах, или читали газеты, доставленные на последней остановке, или спокойно беседовали в салоне. Все были подавлены гнетущей атмосферой, которую создавал туман, висевший за окнами и приглушавший пейзаж. В вагоне было несколько мужчин, но Адам сидел в стороне от них, откинувшись на спинку большого кресла у окна. Он курил, глядя в одну точку и размышляя о том, нужно ли ему вообще было целовать Энджел. Может, и нет, но его тянуло к ней как магнитом, и наконец он пришел к выводу, что самое умное, что он может сделать, — это продолжить в том же духе. Потому что встречи с ней каждый раз заканчивались чем-то большим, чем он ожидал.
Нет, он не жалел, что поцеловал ее. Просто он не мог понять, зачем он это сделал, и желание узнать причину беспокоило его больше, чем он хотел это признать. Адам предчувствовал приближение неприятностей, и Энджел Хабер была не чем иным, как источником этих неприятностей; он знал это раньше и понимал сейчас. Как правило, он не целовал всех подряд хорошеньких девушек лишь потому, что они хорошенькие, и совсем не поэтому он поцеловал Энджел.
Правда заключалась в том, что в тот вечер она затронула какие-то струны в его душе, и это ошеломило и смутило его.
Минуту назад она была ему чужой, а через мгновение — уже нет. Минуту назад она была полудиким, непредсказуемым, своенравным ребенком, а когда она оказалась в его объятиях, она была уже… кем-то другим. И это приводило его в замешательство.
Итан любил укорять Адама, что он слишком много думает, — возможно, так оно и было, и проблема заключалась именно в этом. А может быть, все дело было в том, что он знал, что если бы у него снова появилась возможность, он опять сделал бы то же самое.
Сначала ее силуэт, затем запах ее духов — похожий на дождь в горах — известили Адама о ее появлении, подняв по тревоге. Его мышцы напряглись, как происходило всегда, когда она была рядом, и он поднял на нее взгляд.
Сегодня она оделась в коричневое коленкоровое платье и повязала желтую ленту вокруг скрученного и заколотого шпильками пучка волос на затылке. От контраста этой ярко-желтой ленты и ее угольно-черных волос у него перехватило дыхание. Это было как луч яркого солнечного света, пронзивший тучи. Он почувствовал, что все мужчины, курившие в вагоне, смотрят на нее так же восхищенно, как и он. У Энджел была такая особенность — она блестяще умела использовать мелочи, тонкие, почти незаметные нюансы, которые поражали мужчин прямо в сердце и заставляли их, забыв обо всем на свете, думать только о ней; яркая лента, манера вскидывать голову, небрежно расстегнутая пуговка, мелькание тонкой щиколотки в момент, когда этого меньше всего ожидаешь. У любой другой женщины эти приемы выглядели бы просто дешевкой. Но что касается Энджел, никто никогда не был наверняка уверен, делает ли она это специально или это была та самая естественность, в которой и заключался ее шарм.
