— Ваша светлость, я погадаю вам, — сказала я с уверенностью, какой вовсе не ощущала. — Но чтобы предсказание получилось верным, пусть все замолчат. Вы должны думать только о том, что вас интересует, и ни о чем больше.
— Я уже задал вопрос, — с легким раздражением в голосе отозвался герцог, с грохотом поставил локти на стол и уронил голову на ладони, как будто она внезапно стала слишком тяжелой. — Мое будущее в новом году.
— Вот об этом и думайте, ваша светлость, — сухо произнесла я, вынимая карты из бархатной коробки.
Они оказались теплыми, как будто все это время лежали у очага, были больше простых игральных карт, но на этот раз тасовались легко, словно успели привыкнуть к моим рукам. Я постаралась перемешивать их подольше, все это время молясь про себя.
Смысла взывать к Богу не было, поэтому я обращалась к тому, кому действительно верила: «Маттео, помоги мне уйти отсюда живой и не обесчещенной».
Филиппо нарушил тишину пьяным смешком, Оттавиано тоже хохотнул, однако герцог сделался серьезен и шикнул на братьев, чтобы затихли.
Я тоже сидела почти неподвижно, перестав даже молиться, чтобы не заглушить тихого шепотка карт в руках. Внутреннее чутье велело мне собрать их и выровнять колоду.
Затем я положила их в центр стола, поближе к Галеаццо, и сказала ему:
— Снимите, ваша светлость.
Меня охватило непонятное спокойствие. Наигранная уверенность вдруг обернулась настоящей, идущей из глубины веков таинственной силой.
Тяжело навалившись на левый локоть, все еще упираясь подбородком в кулак, Галеаццо протянул к колоде правую руку. Она тряслась, при первой попытке снять карты он выронил их, перевернул некоторые на лицевую сторону и выругался.
— Ничего страшного, ваша светлость, — успокоила я. — Соберите карты и снимите снова. Все идет так, как угодно судьбе.
К этому моменту Галеаццо уже помрачнел и стал заметно нервничать. Пьяная ухмылка Филиппо исчезла. Он и Оттавиано внимательно следили, как меняется настроение старшего брата. Галеаццо собрал карты в колоду и снял. Я положила одну стопку поверх другой и придвинула к себе.
Вытянув из колоды карту, я перевернула ее и оказалась в ином мире.
Передо мной на фоне голубого неба поднималась сверкающая мраморная башня. Она возносилась так высоко, что касалась облаков. На самом верху — так далеко от земли, что казались не крупнее мух, — два каменщика месили раствор, собираясь строить башню еще выше. Я догадалась, что это Вавилонская башня, символ человеческого высокомерия. Когда я запрокинула голову, чтобы рассмотреть верхнюю площадку и работавших там людей, мрачная синяя туча отделилась от горизонта и скрыла вершину башни и каменщиков.
Эта туча была гневом Господним, из нее вылетела ослепительная голубая молния. Треск и грохот оказались такими зловещими, что я вскрикнула и зажала уши руками. В тот же самый миг башня взорвалась и осколки мрамора дождем посыпались на землю. Крики каменщиков становились все громче, пока они вниз головой уносились в забвение. Один из них при этом размахивал стальным клинком, и я узнала в нем короля мечей, того, кто вершит возмездие. Я упала на колени и закрыла лицо руками, когда он вместе со вторым человеком рухнул на землю у меня за спиной.
Так же быстро, как проявился, гнев Господень отступил, небо снова стало ясным, вот только башня превратилась в руины. Рядом со мной лежало тело второго человека. Как ни странно, оно осталось целым, глаза широко раскрылись от изумления, но он все равно был мертв и весь в крови, пронзенный оружием короля мечей. Его волосы были светло-каштановыми, губы тонкими, на переносице заметная горбинка. Это оказался герцог Галеаццо. Я знала, что он наконец-то заплатил за свои грехи, и была этому рада.
— Что это значит? — требовательно спросил Сфорца.
Я ответила не сразу, и он повторил, но не с нетерпением, а с тревогой:
— Что это значит?
«Маттео, помоги мне», — снова взмолилась я, сделала глубокий вдох и сказала правду.
Я говорила достаточно громко, чтобы заглушить треск дров в камине и тяжелое дыхание герцога:
— Это значит, мой господин, что на вас нападут те, против кого вы согрешили. Если вы немедленно не покаетесь и не загладите свою вину, то не доживете до начала нового года.
Братья только моргали, глядя, как Галеаццо, испустивший ошеломленный сиплый крик, неловко поднимался на ноги. Кривясь от ярости, он зарычал и занес руку для удара.
Я посмотрела ему в лицо, решительно готовясь встретить собственную несчастную судьбу. Маттео умер, и мне нет смысла жить дальше. Но я ощущала мрачную радость. Ведь герцог Галеаццо будет теперь трястись от страха до конца своих дней, ждать которого осталось недолго.
— Ты! — прорычал он дрожащим от ненависти голосом. — Проклятая потаскуха, как ты смеешь говорить нам такое! Как ты смеешь…
Он опустил руку. Обжигающий удар пришелся по верхней губе и едва не опрокинул меня вместе со стулом. Но я усидела на месте и не шелохнулась, хотя было больно до слез. Я не стала скрывать их, а снова взглянула герцогу в лицо.
— Ты, — прошипел он, и его гнев уступил место изумлению.
Он впился в меня глазами, которые сузились от недоверчивого узнавания, затем широко раскрылись, а брови от испуга сошлись к переносице.
— Матерь Господня! Это она! Призрак явился за мной! Господи, помоги мне… Кто-нибудь!
Он перекрестился, отшатнулся назад и тут же свалился со стула. Оттавиано с Филиппо бросились ему на помощь.
Братья поддерживали его под локти, герцог силился встать на ноги и вопил:
— Уведите ее отсюда!
Я поднялась, не стала сопротивляться, когда стражники подхватили меня под руки, а позволила вытолкать себя в поспешно отпертые двери и швырнуть на холодный, жесткий пол мраморной галереи. Сидя там, я осторожно дотронулась пальцем до губы, которая уже сильно распухла. Проведя по ней языком, я ощутила вкус крови и мрачное удовлетворение.
Когда я вернулась из покоев герцога, Бона сидела перед камином вместе с Катериной и Кьярой. Я понимала, что из-за карт она считает меня предательницей, однако герцогиня вскрикнула, бросилась ко мне и обняла. Я тоже обхватила ее за плечи, стараясь утешить. Когда Бона поняла, что со мной не случилось ничего непоправимого, она разрыдалась от радости.
Честно говоря, я удивилась, застав тут же Катерину, причем в необычайно подавленном состоянии. Но она быстро сообразила, что я, можно сказать, цела и невредима, и сейчас же приободрилась. Пока Франческа ходила вниз за куском сырого мяса, чтобы приложить его к моему синяку, Бона силой усадила меня перед камином и принялась осторожно промокать платком сочащуюся кровь. Она так и не собралась с духом, чтобы спросить, как обошелся со мной ее муж, но Катерина, усевшаяся на соседний стул, не стала ходить вокруг да около.
