Задира и его товарищи негодующе закричали, но и только. У тех, кого они собирались придавить числом, неожиданно обнаружились защитники. Неизвестно, кто эти люди, но они явно на стороне русских.
Первые же выпады дерущихся показали, что русский и один играючи справился бы с ними обоими. Выправка «медведя» была явно военной, в то время как французы скорее всего когда-то ограничились двумя-тремя уроками фехтования, которые помогали теперь разве что правильно держать шпагу.
К счастью, пыл у фехтовальщиков с обеих сторон быстро угас. Французы поняли, что они имеют дело с умелым противником, который им явно не по зубам. Русские, напротив, убедились, что их противников вряд ли можно назвать серьезными, а следовательно, они вовсе не покроют себя славой, справившись с теми, кто их слабее.
— Все, хватит смешить народ! — вполголоса проговорил по-русски тот, что решил помочь товарищу.
— Пусть извинится! — впрочем, не слишком настойчиво потребовал золотоволосый гигант.
Тот русский, что оказался сдержаннее и мудрее, спросил у двух французов, по-прежнему ли они считают, что русских им следует учить.
Те изрядно смутились, пробормотали, что опять попались на удочку Мишеля, который вечно всех стравливает, а потом сидит и наблюдает, как другие вместо него дерутся.
Наконец один из французов предложил:
— Не посчитают ли мсье достаточным, если в качестве извинения мы угостим их неплохим бордо? Оно в этом трактире, пожалуй, получше, чем где-либо в другом месте, потому мы всегда и захаживаем к дядюшке Прюмелю…
— Вот это разговор достойных людей! — обрадовался русский гигант. — У нас в России говорят: плохой мир лучше хорошей драки…
Французы подвинулись, освобождая место для двоих чужестранцев, к коим в одночасье почувствовали симпатию.
— Момент! — сказал товарищ золотоволосого и подошел к Григорию, возвращая ему шпагу.
— К сожалению, вместо поединка получился ярмарочный фарс, но будь ситуация другой, — тут он отвесил поклон Тредиаковскому, — ваш своевременный жест спас бы мне жизнь. Позвольте выразить вам свою благодарность и представиться: я граф Леонид Разумовский.
— Будь вы, душенька, мужчиной, я бы посоветовала вам писать романы, — проговорила королева Мария-Антуанетта, опять, как вчера, усаживая рядом с собой Соню, на этот раз на банкетку.
— Но разве нет на свете женщин-писательниц?
— О, моя дорогая! Их так мало, к ним с таким нездоровым любопытством относятся мужчины, что надо, кроме писательского дара, иметь еще сугубо житейскую хитрость и изворотливость, уметь прикидываться дурочкой и на все лады прославлять сильных и благородных мужчин, а также славить добродетельных жен, которые скорее последуют за мужем в могилу, чем позволят себе в случае его кончины посмотреть благосклонно на кого-нибудь другого. Не всем это удается, потому на женщин-писательниц смотрят с брезгливым удивлением, словно они вышли на люди в неглиже. Их писательство рассматривают тщательнее, чем ученый-зоолог разглядывает под лупой неизвестную науке бабочку. Иное дело, когда мы то же самое мужчинам рассказываем, не пытаясь это записать, а тем более выпустить в свет… Вспомните, какую рассказчицу много веков знает и помнит мир.
— Шахерезаду?
— Именно, душечка, именно ее и помнят!.. Но мы отвлеклись. Признаюсь вам, личность вашего дедушки весьма меня заинтриговала. В своих исследованиях он достиг таких высот… Не знаю, приблизился ли к ним хоть кто-нибудь из наших современников?.. Кстати, я забыла спросить в прошлый раз: что привело вас во Францию?
Соня вздохнула, словно собираясь прыгать в прорубь, — уж чего она не любила, так это лгать, — но принялась вдохновенно рассказывать:
— Мысль о поездке в Дежансон — не помню, говорила ли я вам об этом городе? — подала мне как раз та самая фрейлина Екатерины Первой, которая однажды посетила меня, чтобы предложить деньги… очень большую сумму… за то, что я постараюсь разыскать записи своего деда. Она была уверена, что где-то остались его рецепты… тех мазей, которые он составлял…
— Омолаживающих? — оживленно подхватила герцогиня.
— Будем считать таких, хотя из молодых женщин того времени, которые пользовались его мазями, осталась, пожалуй, одна Вечная Татьяна… — Соня смутилась. — Я говорю о той самой баронессе.
— Я поняла, продолжайте, — кивнула королева.
— Но сколько ни искала, таких записей деда я не нашла, зато однажды весьма странным образом ко мне попало письмо, адресованное князю Еремею Астахову маркизом Антуаном де Баррасом, в котором он говорил о какой-то их совместной деятельности…
— И вы подумали, что у маркиза могли остаться какие-то записи вашего дедушки? — попыталась догадаться Мария-Антуанетта.
— Я подумала: а вдруг он расскажет мне о дедушке что-нибудь новое, то, что мы, его потомки, не знаем? К тому же я получила письмо из Нанта от своей… подруги, которая звала меня погостить. Вот я и решила по дороге к ней ненадолго заехать в Дежансон, но обстоятельства сложились так, что до Нанта я все никак не доеду…
«Однако как тяжело жить на свете лгунам, — подумала Соня. — Мало того, что приходится выдумывать нечто, похожее на правду, надо, чтобы это выглядело связным рассказом и не вызывало недоверия. Нет, лгать вовсе не так просто, как кажется некоторым. Те, которые лгут правдиво и убедительно, люди талантливые».
— …Я надеялась, что смогу увидеться с кем-нибудь из родственников маркиза де Барраса, а встретила его самого… Маркиз Антуан де Баррас честен и порядочен, но, как часто бывает в жизни, нельзя сказать того же о его сыне. Именно из-за него моя поездка превратилась в кошмар, лишивший меня моей горничной и приведший к ногам герцогини де Полиньяк, которая оказалась моей спасительницей, так что я даже не знаю, как смогу отблагодарить ее за это. Иоланда говорила вам, ваше величество, как я вывалилась из кареты?
— Да, — улыбнулась Мария-Антуанетта, — только чтобы заинтриговать меня, и ей это удалось… Но мне все же хочется спросить, дорогая моя, все ли вы мне рассказали? Так ли уж заинтересовал вас маркиз де Баррас, что вы осмелились выехать из России во Францию почти без сопровождения?
Софья побледнела. Неужели королеве стало известно о золоте двух друзей, которое шесть десятков лет пролежало в подземелье замка?
Но королева, как выяснилось, истолковала волнение княжны по-своему.
— У нас в России есть доверенный человек, — проговорила она, внимательно глядя на Софью, — который регулярно сообщает нам о событиях, происходящих в высшем свете Петербурга. Я редко читаю эти письма, но сегодня с утра я вызвала к себе Иоланду и попросила ее просмотреть, нет ли среди упоминаемых людей известной нам фамилии.
