— Если бы я тогда могла уйти с балкона, не привлекая к себе вашего внимания, я бы ушла немедленно, — перешла я в нападение. — Но вы-то…
— А я подумал, что, может быть, стоит послушать, — спокойно сказал он. — И, как выяснилось, не зря.
Надо же, он и не пытался извиниться за свое безобразное поведение. Ужасный человек!
— Вы, наверное, боитесь, что мы лишим вас состояния? — продолжала я нападать. — Вам придется разочароваться. Думаю, что наш частный разговор доказал, что мы не имеет по отношению к вам никаких плохих намерений.
— Я бы не стал делать таких обобщающих выводов, — бросил он и пошел на свое место.
Он не спеша прошел мимо буфета, небрежным взглядом окинул пустые тарелки. Каждое его движение, жест говорили о том, что он не считал себя виноватым. Поразительно! Я никогда не встречала таких уверенных в себе людей, как мистер Ллевелин. Его ничуть не смутил мой упрек. А я хоть и молчала, но у меня все кипело внутри от злости.
Не знаю, как долго длилось молчание. Наконец он поднял голову и с великодушным видом сказал: «А у вас, я заметил, больше здравого ума, чем я в начале думал».
— А меньше и не могло быть.
— Полагаю, его не меньше, чем я того заслуживаю… Я пришел сюда не для того, чтобы спорить, а для того, чтобы извиниться перед вами за свое прежнее неучтивое поведение.
Я с трудом сдержалась, чтобы не раскрыть рот от удивления. Представляю, какого труда стоило произнести эти слова такому гордому человеку, как мистер Ллевелин. В нем не было гибкости и повседневного благоразумия ни на дюйм. Он весь был какой-то негнущийся, начиная от жесткой линии рта и кончая прямыми, крепко стоящими на земле длинными ногами.
— Я… прощаю вас, — произнесла я не без достоинства. — Но не смогу простить того, что вы думаете о миссис Мэдкрофт и мистере Квомби, до тех пор, пока не раскаетесь в своем поведении по отношению к ним.
— Ха, вполне вероятно, что вы первая убедитесь в их нечестности, — возразил он.
Я отодвинула в сторону тарелку и встала со стула.
— Едва ли это возможно — стояла я на своем. — И я не буду продолжать разговора до тех пор, пока вы будете придерживаться этого мнения.
И я пошла.
Но прежде чем я поднялась на третью ступеньку лестницы, он догнал меня и схватил за плечо. Это неожиданное грубое обращение вызвало у меня настоящий шок. Внутри у меня все задрожало, и я приготовилась закричать. Но прежде чем испуганный крик сорвался с моих губ, мистер Ллевелин развернул меня лицом к себе. Его жесткие пальцы больно сжали под тонкой складкой мантильи мое тело. Он же, казалось, не обращал на это внимания. Я поморщилась от боли и вытянула руки, чтобы защититься. От удивления у него подбородок подался вперед.
— Да я не собираюсь обидеть вас! — упредил он меня. — Что толку от этого.
Он возвышался надо мной на целый фут. Интересно, что при его широкой груди в нем не было ни грамма лишнего веса. Ему хватило одной руки, чтобы удержать меня на месте, и причем для этого он не прилагал никаких усилий. Но исходившая от него мощная аура значительно превосходила его физическую силу. И мое сопротивление этой мощи выглядело просто смешным.
Я опустила кулаки и, сердито посмотрев на него, предупредила: «Если будет необходимость, я закричу».
— Боже, неужели в этом доме еще недостаточно криков, — произнес он с улыбкой. — Я только хотел, чтобы вы остались и выслушали меня.
— Это не основание для того, чтобы грубо хватать меня, — остановила я его. — Вы могли бы окликнуть.
— Хорошо, — согласился он, убирая руку с моего плеча. — Теперь лучше?
— Значительно, — подтвердила я, отступая на шаг.
— Так вы уделите мне несколько минут? — спросил он.
Я заколебалась, затем утвердительно кивнула головой. Что толку отказываться, он снова станет удерживать меня.
После этого мистер Ллевелин сложил руки на груди, поджал губы и стал пристально рассматривать меня. Хотя у него и появилось некоторое уважение ко мне, это не мешало ему смотреть на меня оценивающе. Я боролась с желанием отступить еще на шаг или же уйти вовсе, и пыталась не думать о том, что мы здесь одни.
— Этот бизнес с сеансами должен быть прекращен, — сказал он резко, придавая словам особую выразительность. — Сеансы не принесут ничего хорошего, я в этом уверен.
— А я подумала, что вы не верите в призраки, мистер Ллевелин.
— Нет, не верю.
— И вы утверждаете, что в Эбби Хаус нет призраков?
— Конечно, нет.
— Тогда что же вас беспокоит?
Он подошел ко мне, пугая своим приближением больше, чем словами.
— Вы знаете, миссис Кевери, нашу Фанни, — жестко глядя мне в глаза, сказал он. — Она пылкая и своевольная. Я не думаю, что она может отнестись объективно к такому факту, как холодный порыв ветра и многое другое. Все это не для нее.
Что-то в его голосе звучало фальшиво, и у меня осталось впечатление, будто на карту поставлено нечто большее, чем умонастроение его сестры.
— Что ж, может быть, вы и правы, — сделала я вид, что согласилась. — Стоит только вам приказать, и мы уедем.
По-моему, я высказала вполне резонное суждение.
Но мистер Ллевелин отклонил его нетерпеливым взмахом руки.
— Если я испорчу то, что Фанни называет своей забавой, — объяснил он, — она может далеко зайти, чтобы наказать меня. А так как я не поддамся на ее колкости, то Фанни обязательно отыграется издевками над Урсулой. Неужели это не разумное желание с моей стороны — сохранить мир среди домочадцев?
— Конечно, да, — согласилась я. — А что вы хотите от меня?
— Услуги, — произнес он, глядя мне в глаза. — Так как оба мы согласны в том, что сеансы должны быть закончены, то я надеюсь, что вы убедите миссис Мэдкрофт вернуться в Лондон по собственному желанию. И Фанни не обидится.
— Я уже говорила миссис Мэдкрофт о своих сомнениях, — напомнила я содержание подслушанной им беседы. — Но результата никакого. Вы же сами в этом убедились. — При этом я многозначительно посмотрела на него и продолжала. — Почему вы думаете, что будет лучше, если я поговорю с ней снова?
— Прошу вас только попытаться, — произнес он более дружелюбным тоном. — А доктора Родеса я попрошу поговорить с Фанни. И мы посмотрим, может быть, он образумит ее.
Молча я обдумывала его просьбу, пытаясь понять, что же стоит за ней. Я не сомневалась в том, что мистер Ллевелин очень хочет, чтобы мы уехали, но нисколько не верила его доводам. Я заметила, что он тоже чего-то боялся. Чего? В их устоявшейся жизни было что-то такое, что лучше было оставить непотревоженным. То, что сохраняло бы покой в доме. Может быть, это стремление и руководило действиями хозяина имения. И я не могла винить его за этот своеобразный семейный эгоизм. Это его право, а может быть, даже долг.
