Но время-то как раз щедро на всякого рода испытания. Близок день, когда на улицу выйдут монахини из монастыря Святой Моники, в крайнем негодовании откажутся подчиниться повелению короля о том, что у себя в монастыре могут они разговаривать только со своими родителями, детьми, сестрами-братьями и родичами до второго колена, тщится его величество таким образом покончить с соблазном, причиною какового стали поклонники монахинь, и благородные, и простого звания, они навещают супруг Господа и брюхатят их быстрее, чем те прочтут «Богородицу», другое дело, когда так поступает дон Жуан V, такое позволительно лишь ему, а не какому-то Жуану Как-бишь-его либо Жозе по прозвищу Никто. Вмешался в дело отец-провинциал из монастыря Благодати, хотел утихомирить монахинь и заставить подчиниться монаршей воле, грозил в случае неповиновения отлучением от церкви, но они вмиг взбунтовались, три сотни женщин, исполнившихся католической ярости из-за того, что их таким манером отгораживают от мира, мало было пострига, еще и этот приказ, ну так увидите, как вышибают двери хрупкие женские руки, и вот выходят монахини, тащат за собою силком мать-настоятельницу, шествуют по улице процессией, высоко подняв крест, и тут навстречу им выходит община братьев из монастыря Благодати, и умоляют братья монахинь ради ран Господа нашего прекратить мятеж, и тут начинается между монахами и монахинями душеспасительное собеседование, и обе стороны излагают свои резоны, до того дело дошло, что ринулся главный коррежедор к королю узнать, не отменить ли приказ, и в таких делах и спорах прошло все утро, монахини-бунтовщицы поднялись-то ни свет ни заря, чтобы начать день пораньше, а покуда коррежедор мечется туда-сюда, монахини расположились биваком на улице, самые престарелые уселись прямо наземь, а те, что из последнего урожая, резвые да проворные, рады погреться на добром солнышке, от которого сердце бьется живее, поглядывают на тех, кто случайно проходил мимо да остановился поглазеть, такое угощение нам не всякий день достается, болтают с кем захочется, так что крепче стали узы, соединяющие их с недозволенными посетителями, каковые, прознав о случившемся, не преминули явиться, и покуда все сговаривались, ухаживали, назначали свидания, сообщали слова пароля, делали знаки пальцами либо платочком, наступил полдень, и поскольку тело пищи требует, монахини тут же перекусили, на то и захватили с собою в котомках разных сластей, как говорится, кто на войну идет, добрую снедь с собой берет, и тут пришел из дворца новый приказ, о том, что по части строгостей все будет, как было прежде, и, узнав об этом, монахини вернулись с торжеством в монастырь Святой Моники, распевая хвалебные гимны, да вдобавок утешенные тем, что отец-провинциал отпустил им грехи, хотя и не самолично, а через вестника, чтобы не угодить ненароком под шальную пулю, бунт монашек страшнее любого сражения. Частенько обрекают этих женщин на монастырское затворничество насильно, вот и сиди там, чтобы проще было делить наследство, чтоб сохранить майорат и ради выгоды прочих членов семьи мужеска пола, и при этом хотят отнять у бедных затворниц возможность всего лишь просунуть пальцы сквозь решетку, чтобы коснуться пальцев друга, радость тайного свидания, нежного объятия, сладостной ласки, пусть даже она столь часто влечет за собою ад, буди благословенна. Ибо, в сущности, если солнце притягивает янтарь, а мирские утехи грешную плоть, должен же хоть кто-нибудь остаться от этого в выигрыше, даже если придется ему довольствоваться последками тех, кому все дается по праву рождения.
А еще одно ожидаемое испытание это аутодафе, не для церкви испытание, церковь от него только в прибытке, и потому что религиозное рвение усилится, и по другим причинам, и не для короля, король тоже в прибытке, потому что во время аутодафе постигнет кара богачей из Бразилии, имущество коих достанется ему, нет, испытанием будет оно для тех, кто вынесет наказание плетьми, либо отправится в ссылку, либо сгорит на костре, на этот раз заживо сожжена будет всего одна женщина, невелик труд написать портрет ее в церкви Святого Доминика, в ряду портретов других людей, тела которых превращены в пепел и развеяны по ветру, диву даешься, отчего мука, которую вытерпели столь многие, не послужила уроком для стольких других, может статься, люди любят терпеть страдания либо ставят верность убеждениям выше безопасности телесной, Бог сам не ведал, какую заварил кашу, когда создал Адама и Еву. Что сказать, например, об этой монахине, которая оказалась в конце концов еврейкою и была приговорена к пожизненному заключению, а взять эту негритянку родом из Анголы, первый случай такого рода, приехала она из Рио-де-Жанейро и обвиняется в исповедании иудаизма, или вот купец из Алгарве, утверждавший, что каждый спасется, будь он верен своему закону, ибо все религии равноценны, и все едино, что Христос, что Магомет, что Евангелие, что Каббала, что горькое, что сладкое, что добродетель, что грех, или, к примеру, этот здоровенный мулат из Капарики, по имени Мануэл Матеус, Балтазару Семь Солнц он не родня, и по кличке Сарамаго,[44] поди знай, какое будет от него потомство, он отделался покаянием, а обвинялся в том, что был искусником по колдовской части, и с ним еще три молодки, что сказать обо всех этих людях и еще о ста тридцати, которые выйдут на ауто, многие отправятся составить компанию матери Блимунды, кто знает, жива ли она еще.
Семь Солнц и Семь Лун, раз дано ей столь красивое прозвание, пусть уж его носит, не проделали путь от Сан-Себастьян-да-Педрейра до площади Россио, чтобы поглядеть на аутодафе, но большинство горожан не упустило такого случая, и от кое-кого из очевидцев празднества да из архивных документов, которые всегда остаются целы вопреки всем пожарам и землетрясениям, сохранились сведения о том, что видели люди на том аутодафе и кого видели на костре или под плетьми, сохранилась память о негритянке из Анголы, о монахине-еврейке, о священнослужителях, что служили мессу, исповедовали людей и читали проповеди, не будучи рукоположены, о судье из Аррайоласа, у которого с обеих сторон была кровь новых христиан, всего сто тридцать семь человек, ибо Святейшая Служба при мощи своей закидывает сети и вытягивает их полными, приводя в исполнение на свой лад поучение Христа, когда сказал он Петру, что хочет видеть его ловцом человеков.
Великая печаль Балтазара и Блимунды состоит в том, что нету у них такой сети, которую можно было бы закинуть до звезд, чтобы раздобыть эфир, на каковом они держатся, согласно утверждению отца Бартоломеу Лоуренсо, который должен уехать на днях, а когда вернется, неведомо. Пассарола, что прежде напоминала возводящийся замок, теперь словно разваливающаяся башня, столп вавилонский, так и не вознесшийся в небо, лежат вперемешку канаты, прутья, части из парусины и из железа, не осталось и последнего утешения открыть сундук и поглядеть на изображение пассаролы, ибо священник возьмет чертеж с собой, уже положил в дорожную сумку, завтра отец Бартоломеу Лоуренсо отправится в путь, поедет морем, и грозят ему лишь природные опасности, ибо в конце концов с Францией был заключен мир,[45] имело место весьма торжественное шествие сановников юстиции, судей, коррежедоров и приставов, они ехали на богато убранных лошадях и мулах, затем следовали трубачи, за ними дворцовые привратники с серебряными булавами на плече, а замыкали шествие семь герольдов в роскошных налатниках, последний из них нес в руках бумагу, возвещавшую о заключении мира, сперва огласили ее на площади Террейро-до-Пасо под окнами дворца, возле коих находились их величества и высочества, созерцавшие море людское, огласив весть там, отправились возглашать ее с паперти собора, а оттуда на площадь Россио, где была возвещена она с порога больницы, вот и заключен мир с Францией, теперь заключить бы и с другими странами, Но все это не вернет мне утраченной руки, говорит Балтазар, Не думай об этом, у нас с тобой три руки на двоих, отвечает Блимунда.
