— Под расписку. Заложи их на год. За год я найду деньги, даже если придется пойти на семь преступлений.
— Да перестань, — отмахнулся Антуан.
— Под расписку.
— Ладно, пусть будет под расписку. Как хочешь, Эжен, — он сердечно хлопнул товарища по плечу. — Ну все, пошли отсюда. Хватит сидеть здесь в темноте.
Через день, как и было договорено, Орсини спустился вечером в парк, где за мраморной статуей грека его ждал человек Бонара. Тот неторопливо пересчитал деньги, прежде чем удовлетворенно кивнуть.
— Мой господин велел спросить, не нужен ли вам совет в этом деликатном деле. Он осознает, что для вас это, возможно, несколько вновь. Он бы не хотел, чтобы вы допустили какую-нибудь оплошность.
«Потому что я потащу его с собой на дно», — подумал Орсини.
— Благодарю. Никто не сумеет обнаружить, откуда взялись эти восемь тысяч, и куда исчезли. Могу в этом поклясться. Королева никогда их не хватится.
— Хорошо, я так и передам, — он усмехнулся. — Полагаю, вы сумели сами себя вознаградить за эту маленькую услугу?
— Конечно, — с отвращением кивнул Орсини.
— Вы далеко пойдете. Успехов!
Он отвесил шутливый поклон и скрылся. Орсини поежился, несмотря на теплый вечер, и зашагал назад во дворец. Из сгустившейся тени за мраморным Гераклом вынырнула третья закутанная в плащ фигура и тут же незаметно растворилась во мраке.
Антуан искренне переживал за друга. Он и сам ощущал себя в ложном положении из-за своих запутанных отношений с Изабеллой, а Орсини добавлял ему проблем вспыльчивостью и непомерным тщеславием. Он и желал ему добра, и хотел, чтобы королева, наконец, выгнала его, положив конец затянувшейся шутке. Антуан понимал, что каждая минута, проведенная Орсини во дворце, лишь разжигает его самомнение и страстное стремление к власти. Разрываясь между привязанностью к другу и любовью к женщине, он порой чувствовал себя глубоко несчастным. В том, что Изабелла что-то задумала, он не сомневался. Он знал, что Изабелла не бросает титулов на ветер, и уж если сделала сына колбасника титулованным дворянином, то в ее головке зреет некий план. Он пытался выяснить у Изабеллы, каковы ее истинные намерения, но она лишь смеялась.
— Вы считаете меня какой-то злодейкой, Антуан. Я ничего не замышляю, и все беды, которые когда-либо произойдут с вашим другом, случатся по его собственной вине.
— Но вы, вы ведь имеете на него какие-то виды.
— Бог с вами, Антуан. Возможно, я сделаю его герцогом.
— Герцогом?
— Да. Впрочем, может быть, еще хранителем большой печати и кавалером ордена Подвязки. Нет, лучше я сделаю его министром.
— А дальше? — спросил Антуан.
— Дальше? Разве этого мало?
— Изабелла, сжальтесь, я вижу, что все это неспроста.
— Клянусь, нет! Вы разве не просили меня позаботиться о вашем друге детства? Я исполняю свое обещание.
И он пытался верить в ее слова.
Изабелла выполняла обещание за обещанием. Она торжественно вручила Орсини орден Подвязки и большую королевскую печать, даровала ему Этрейль, настоящее и весьма обширное поместье, издревле принадлежавшее роду Ланьери, вот разве что герцогом сделала Рони-Шерье, а не его. Рони-Шерье удалился ужасно смущенный, а Орсини, напротив, преисполнился гордости. Вот теперь Изабелла добилась своего. Орсини уверился в своей счастливой звезде, и его надменность стала совершенно несносной.
— Я Эрнан, Эрнан Дюваль. Разве ты меня не помнишь, Орсини?
Интендант финансов с неприязнью глядел на посетителя. Он помнил, хотя помнить было особенно нечего и не очень-то хотелось. Дюваль никогда не был ему ни другом, ни приятелем, он всего лишь учился в одном с ним коллеже. Наглядно они хорошо знали друг друга, но никогда не стремились к сближению. Но все изменилось, когда Орсини обрел положение и власть.
— Чем могу служить? — Орсини не умел и не хотел скрывать нетерпения. Его еще ждала незаконченная работа, и не было времени на пустые разговоры.
— Мне подумалось, почему бы мне не зайти к тебе, Орсини, и не узнать, как ты тут устроился? Мне было любопытно.
Орсини досадливо фыркнул. Никто никогда не пришел бы к нему просто так. У него был один лишь друг — Рони-Шерье, и он никогда, ни на минуту не забывал об этом.
— Тебе же нужно что-то от меня, Эрнан, — сухо заметил молодой человек. — Так говори и не тяни время.
На мгновение черты Дюваля окаменели, но он взял себя в руки и снова стал улыбчив и любезен.
— Я оказался в затруднительном положении, Эжен, и подумал, что тебе приятно будет придти на помощь старому приятелю.
— Вот мы и дошли до сути, — поморщился интендант финансов. — Что же тебе нужно? Денег? Так у меня их нет.
— Я не привык просить милостыню, — оскорбился Дюваль. — Но при дворе всегда можно найти незанятую должность…
— Да, непыльную и приносящую недурной доход, — ухмыльнулся Орсини. Он невольно вспомнил, какие унижения пришлось ему претерпеть, чтобы чего-то достичь, и содрогнулся. А этот никчемный проходимец хотел получить то же чужими трудами! Орсини медленно покачал головой. — Я не собираюсь нянчиться с тобой, Эрнан. Ты никогда не отличался особенными успехами, и не намерен потом краснеть за твои промахи.
Дюваль залился краской от гнева.
— Но и ты никогда не был первым учеником! — воскликнул он запальчиво. Орсини пожал плечами.
— Я знаю, чего ты стоишь и этого довольно. Так что на меня не рассчитывай.
— Я… я запомню, как ты со мной обошелся!
— Пожалуйста.
Резкий хлопок двери — Дюваль выскочил вон, не дожидаясь, пока его проводит слуга. Однако пока он, дрожа от гнева, шагал по полупустому в этот час коридору дворца, в его голове созрел новый план. Он приостановился и к нему тут же приблизился охранник.
— Месье проводить к выходу?
— Скажите, как я могу увидеться с королевой?
— Отправляйтесь в общую приемную, и, если у ее величества будет время, вас пропустят к ней.
— Что ж, отлично, проводите меня в приемную.
— Итак, вы…
— Эрнан Дюваль, ваше величество.
Изабелле вспомнилось первое явление Орсини во дворце, и в ней всколыхнулось чувство антипатии. Правда, этот искатель должностей стоял, деликатно потупившись и не глядя на нее. У него было круглое красноватое лицо, широковатый нос, родинка под глазом и слишком крупные для его небольшой головы уши. Ей сразу бросились в глаза эти детали, хотя в целом он вовсе не производил впечатления урода. Должно быть, она просто начала раздражаться от этой новоявленной манеры — выпрашивать у нее аудиенции, чтобы попросить себе должность. Но в Орсини была какая-то особенная дерзость, напор и ясный живой ум в глазах.
