Вдруг из кустов донесся шорох, и Онор ощутила, что на нее смотрят. За густой зеленью блестели два желтых глаза. Онор, не решаясь закричать, замерла. «Проклятие! Этот дикарь мог оставить мне хоть нож», — подумала Онор со злобой. Она выжидала, но и зверь выжидал, будто изучая ее. Она не знала, сколько времени прошло, страх сковал ее. Когда, наконец, вернулся индеец с убитой птицей, она дала волю своему гневу. Испуганное животное исчезло, донесся лишь шелест веток.
— Оно выслеживало меня, — возмущенно говорила Онор, — вон там, из кустов. Это нечестно, ты должен был оставить мне хоть какое-то оружие, раз уж бросил меня одну посреди леса.
— Лилия, я не дам тебе оружия.
— Боишься, что я воспользуюсь им против тебя?
— Скво, ты говоришь, не подумав.
Спокойствие Волка выводило ее из себя. Лучше бы он накричал на нее.
— Но здесь опасно. Почему я должна сидеть здесь и дрожать, вдруг оно бросилось бы на меня. Вдруг это волк.
— Нет.
— Откуда ты знаешь? Тебя-то здесь не было.
— Я вижу следы.
— Но в следующий раз это может быть волк или другой опасный хищник.
Он явно не понимал ее страхов.
— Скво, довольно. Вот, возьми.
Он сунул ей убитого индюка. Онор вздохнула. Пока он разжигал огонь, она мрачно разделывала тушку, содрогаясь от отвращения.
— И зачем я тебе? — ворчала она. — Жила себе в форте, никому не мешала, так нет, надо было тебе вытащить меня оттуда и загнать обратно в лес. Ну зачем тебе это, хоть объясни.
— Тигровая Лилия, ты моя пленница, — он был совершенно серьезен. — Ты бежала, и это оскорбление для меня.
— Дело принципа?
Он не ответил, только глянул исподлобья ей в лицо. Онор пожала плечами. Были вещи, которые ей трудно было уразуметь.
— Просто смешно. От меня ни пользы, но денег. Я буду непослушной рабыней, плохой женой, никудышным работником. По-моему, у вас называется гордостью то, что лично я назвала бы упрямством!
Они продолжили путь. Уже вечерело, а в лесу темнело быстро. Онор-Мари прислушалась к отдаленному волчьему вою. В нем было жуткое величие, которое неожиданно очаровало ее. Она шепотом спросила:
— О чем он воет?
Волк напряг слух, словно пытаясь разобрать слова.
— Это вой волка-одиночки. Он проверяет, не зашел ли чужак на его территорию. Тот отозвался бы ответным воем.
Онор вслушалась, но никто не ответил на далекий вой. В ней проснулась язвительность.
— Что ж ты не отвечаешь ему?
Волк не ответил, и ее сарказм пропал даром.
— А серьезно, Волк, ничего, что мы оскверняем своим присутствием его лесную резиденцию?
— Тебе ничего не угрожает, пока ты под моей защитой. Если б ты была одна, не знаю, может, от тебя уже остались бы одни клочья.
Шах и мат. Онор приуныла.
— Чудесно… Не хотелось бы стать добычей какого-то дикого злобного серого пса.
— У волка и собаки не больше общего, чем между нами и бледнолицыми.
Не называй его псом.
— Вот ты сам и сказал, что индейцы не люди, — она ждала вспышки, но снова просчиталась. Не будет у нее повода выплеснуть скопившуюся в душе злость.
— Волк зверь, и собака зверь. И бледнолицые, и краснокожие — люди.
Нам здесь нечем гордиться.
Похожие друг на друга лесные пейзажи мелькали перед Онор-Мари, и она отчаялась запомнить дорогу хоть отчасти. Она сделала свой выбор, и уж теперь ей придется следовать за индейцем. Ее мучила мысль, что в конце их пути ее ожидает нескладный дикарь с печальными глазами голодного зверя.
Паук! Стоило ли кромсать свою жизнь, выходить замуж за старика, переносить обвинения и насмешки, чтобы вот теперь, когда она свободна и богата, стать женой дикаря!
Вечерело, лес медленно погружался в синеватую тьму. Онор старалась держаться поближе к своему спутнику. Солнце еще не село; окруженное розовым ореолом, оно еще виднелось сквозь частые ряды узкостволых сосен.
— Волк!
— Что?
— Мы что, собираемся идти всю ночь?
— Нет. Скоро остановимся на ночлег.
Вот и все. Онор раздраженно вздохнула. Нарастающее беспокойство мог умерить лишь человеческий голос, пусть даже принадлежащий индейцу. Пусть он вел ее навстречу незавидной судьбе, пусть считал ее своей пленницей, все-таки, пока он был ее единственной защитой и опорой, единственным, кто мог разогнать навязчивые тени страха.
— Волк! — окликнула она его.
— Что еще? — он остановился и, не глядя на нее, стал разводить огонь в небольшом овраге. Она устало стояла над ним, даже не пытаясь помочь хотя бы насобирать хвороста.
О чем бы спросить? Она припомнила разговоры, которые ходили среди солдат форта.
— Я слышала, будто индейцы прячут в горах огромные богатства. Это правда?
Он напрягся, словно готовый к прыжку зверь.
— Я думаю, это чепуха. Разве жили бы вы так просто, если бы обладали несметными сокровищами? Разве не так? Но разговоры все же откуда-то пошли… И тут она сообразила, что сделала глупость. Устремленные на нее глаза пылали гневом. Волк вскочил и схватил ее за плечо.
— Зачем тебе это?!
Она попыталась отстраниться.
— Да незачем, конечно. Просто так.
— Ты лжешь, скво!
Она растерялась поначалу, не понимая, чем вызвала такой гнев. Он сжал ее плечи так, что ей стало больно.
— Прекрати, Волк! — закричала она, разозлившись. — Убери руки, черт тебя побери, больно же!
— Рассказывай все! — он буквально тряс ее, словно ожидая, что из нее посыпятся свидетельства ее предательства.
— Чего ты хочешь? Оставь меня в покое! — взвизгнула она, вырываясь и норовя ударить его ногой, однако Волк увернулся, и удар прошел вскользь.
Он яростно швырнул ее на землю.
— Рассказывай, если хочешь жить!
— Да нечего мне сказать, Волк! Отстань от меня, ради бога!
Он выхватил из огня горящую головню и ткнул ей едва ли не в самое лицо. Она вскрикнула и инстинктивно закрылась руками.
— Говори!
— Что?
— Правду! — загремел он.
— Правду о чем? — крикнула она еще громче него.
— Зачем тебе знать про наследство наших предков?
Она приподняла руки в знак, что сдается и готова во всем сознаться.
Признание она сочинила на ходу.
— Это все Ривароль, офицер из форта. Он рассказал мне. Он послал меня.
Обещал помочь мне, если я разузнаю, где то самое место.
— Помочь?
— Ну и мою долю, ясное дело. Он идет следом за нами с целым отрядом.
— Ты лжешь! За нами никто не шел.
— Это ты так думаешь. Да убери свой дурацкий огонь, не хватало, чтоб на мне загорелись волосы.
Его надменное лицо выдавали лишь глаза. Презрение, ненависть, горечь, бесконечная, бессильная злость против коварных бледнолицых — все это, сменяя друг друга и перемешиваясь, адскими языками пламени светилось в этих черных глазах.
