— Что вас связывает с этой дамой?
Вопрос был поставлен четко, без обиняков, и захватил судью Данвера врасплох. Понятно, что это было обдуманное решение сильного мира сего. Никаких намеков, никакой нарочитой вежливости. Все просто, по-мужски. И, возможно, в противовес излишествам и слащавости, которые приписывают окружению короля.
— Обращение с вдовой Дюмулен, — ответил судья-инспектор, — представляется мне преднамеренным отклонением от имеющихся на этот счет судебных предписаний. Изобличение таких нарушений входит в мои прямые обязанности.
В знак согласия председатель Высшего суда кивнул и попросил продолжить доклад.
Аудиенция заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, и секретарь несколько раз выходил из зала, чтобы сообщить об изменениях в расписании запланированных мероприятий.
Убедившись в тяжести правонарушений, допущенных магистратурой Миранжа, председатель Высшего суда задумался, прикидывая, как наверстать упущенное время. Поправив сползшую с плеча пелерину из белого меха, он высказал упрек в адрес секретаря, который не доложил о таком важном деле немедленно. Насупившись, председатель стал диктовать распоряжения. Трое судей из Дижона и дюжина военных должны быть спешно отправлены в Миранж. Они уполномочены приостановить выполнение любых решений местного суда. В течение месяца они будут рассматривать текущие дела, а крупными процессами займется Высший суд. Разумеется, все должно оставаться в полном секрете. Магистратуру Миранжа необходимо захватить врасплох. Председатель протянул руку за шляпой, лежавшей посреди стола. На его губах играла триумфальная улыбка. Судья-инспектор склонился в поклоне, чтобы выразить свою признательность. Но прежде, чем распрощаться с ним, хозяин кабинета добавил:
— Я предпринимаю эти шаги не для того, чтобы угодить Парижу, а потому, что в этой провинции правит закон.
Этими словами председатель Высшего кассационного суда Бургундии завершил аудиенцию.
Дижон еще не скрылся из вида, как небо потемнело и погода заметно испортилась. Чтобы оставить позади низкие свинцовые тучи, Данвер то и дело подгонял лошадь, но она в отличие от него никуда не торопилась.
Издалека донеслись гулкие раскаты грома, которые перекрыли все остальные звуки: крики женщин и детей, ритмичный перестук молотков в кузнице…
Уйти от грозы не удалось. Опасаясь удара молнии, Жаспар не рискнул укрыться под деревом.
Проливной дождь заставил его искать убежище в риге, расположенной рядом с дорогой. Его тут же окружили, щеря клыки, три одичавшие собаки. Лошадь в испуге захрапела и забила копытами, но кусок сыра, брошенный в дальний угол, отвлек собак от пришельца, и они сцепились в яростной схватке за право обладания добычей.
Дождь шел еще довольно споро, когда Жаспар покинул свое убежище. Гроза, сердито ворча, уползала дальше на север. Но к вечеру возникла новая проблема — быстро сгущавшаяся темень. Это была первая безлунная ночь. Данвер рассчитывал вернуться в Миранж еще до вечерних сумерек, но плохая погода и в особенности затянувшаяся аудиенция во Дворце правосудия задержали его. Теперь, не видя ни зги, он ориентировался по меловой линии дороги: молочно-белый известняк был еще заметен в темноте.
Когда наконец впереди замаячил шпиль церкви Сен-Марсель, судья был уже без сил, а с морды разгоряченной лошади капала пена. Тем не менее поездка в Дижон приободрила Жаспара.
Коломбан ждал его, но, сморенный сном, задремал. Внезапно проснувшись, он вскрикнул от неожиданности, увидев перед собой судью. Потом его рот округлился, но мальчик не издал больше ни звука. Жаспар испытующе смотрел на него, готовясь услышать худшее.
— Вдова… — дрожащими губами выговорил Коломбан. — Ее пытали.
— Нет! — он бросился к окну, но кроме растекающихся по нему дождевых струй и темноты ничего не увидел.
Коломбан больше ничего не знал. Он лишь повторил то, что слышал днем в трактире.
— Иди спать, малыш, — шепнул Жаспар.
Он торопливо вышел из постоялого двора и пересек пустынную площадь. Струи дождя, как плети, стегали его по лицу. Судья постучал в дверь дома Анны Дюмулен. Не дождавшись ответа, он перебежал к окну, выходившему на площадь, потом снова вернулся к двери и забарабанил в нее кулаком… Наконец послышались легкие шаги и заслонка смотрового окошка чуть приоткрылась. Едва слышным голосом вдова спросила, что ему угодно.
— Откройте, Анна, мне крайне необходимо поговорить с вами.
Из-за двери не донеслось ни звука.
— Откройте, прошу вас! Мне нужно повидаться с вами.
— Я никого не хочу видеть.
— Но речь идет именно о вас!
— Вы ничего для меня не сделали.
— Да нет же! Вы ошибаетесь!
— Вот как?
— Сейчас я вам все объясню, впустите меня!
— Мне не нужны объяснения. Скорее, отдых.
— Вы мне больше не верите. Послушайте…
— Нет. Оставьте меня в покое.
Смотровое окошко с сухим стуком закрылось. Вдова щелкнула задвижкой, и ее удаляющиеся шаги затихли в глубине дома.
В возбуждении он метался по площади, не зная, то ли идти к себе на постоялый двор, то ли отправиться к Караш д’Отану. Иезуит должен знать, что здесь произошло.
Добравшись до дома священника, Жаспар бросил в его окно камешек. Святой отец появился тут же, будто давно ждал сигнала, и провел судью в свою комнату. Его кровать даже не была разобрана. С сапог и плаща Данвера на пол натекли грязные лужи, а сам он стучал зубами от холода.
Анну Дюмулен подвергли «легкой пытке». Караш д’Отан сам узнал об этом только спустя несколько часов.
— По приказу Ла Барелля ей прижгли плечо и грудь каленым железом. Мало пытался добиться отсрочки допроса до вашего возвращения под тем предлогом, что вам это может не понравиться. Но ничего не получилось.
— Согласно распоряжению председателя Высшего суда Бургундии сюда прибудут судьи из Дижона в сопровождении отряда солдат, — отрывисто выговорил Данвер.
— Когда?
— Скоро, но когда именно, я не знаю. До их прибытия следует все хранить в тайне. Мы должны выиграть время, поэтому рассмотрение дел в трибунале нужно затягивать любым способом.
— Ла Барелль и его подручные торопятся. А что мы можем сделать без оружия, приказа свыше и в условиях сохранения тайны?
— Вам известно, что еще они приготовили для вдовы?
— Это нам скажет Мало.
— Я поговорю с Ла Бареллем.
— Он понимает только язык силы. И он уже чокнулся с этой своей бородатой женщиной.
Остро чувствуя собственную беспомощность, иезуит и судья молча мерили шагами комнату.
