Сам Николай Павлович заслуженно был титулован «первым кавалером империи». Обожая, любя, искренне уважая свою жену, которую он называл своей маленькой птичкой и в самом образцовом порядке содержал ту золотую клетку, в которой она жила. Сам он не признавал никаких клеток, решеток и пут. В нем мирно уживались три человека. Первый был император – столп нравственности и глава государства. Второй был семьянин – нежнейший муж и заботливейший отец. Третий – просто мужчина, который был до того охоч до жены своей, что загубил ее здоровье слишком частыми беременностями, а потому был теперь – ради этого же самого ее здоровья – отлучен врачами от супружеского ложа. Однако кастрирован он при этом отнюдь не был, а значит, оставался обуреваем самыми естественными мужскими желаниями. И, чтобы они не мутили ему разум и не мешали заниматься государственными делами, он удовлетворял их, где мог и когда хотел, и чем меньше времени занимало сие удовлетворение, тем больше времени оставалось для семьи и государства.
Сам Николай Павлович измены свои таковыми не считал, называл их «васильковыми чудачествами», придворный флирт полагал неизменной частью придворного бытия, а все, что происходило за пределами дворца, было неотъемлемой частью бытия страны. Желание обладать женщиной нападало на него иной раз настолько внезапно и неодолимо… слово «нападало» здесь как нельзя более уместно, – что напоминало приступы голода или жажды, которые следовало немедля утолить, чтобы не мешали государственным делам.
Вообще Николай Павлович был человеком без особых прихотей и гордился этим. Его жизнью была работа, именно поэтому он имел спартанские привычки: спал на походной кровати с тюфяком из соломы, не признавал ни халатов, ни ночных туфель и по-настоящему ел только раз в день, запивая водой свой любимый суп прентаньер. Чай ему подавался в то время, как он одевался; когда же Николай Павлович завтракал у жены, то выпивал чашку кофе с молоком. Вечером, когда все ужинали, он опять пил чай и иногда съедал соленый огурец. Он не был игроком, не курил, не пил, не любил даже охоты; его единственной страстью была военная служба.
Любимой домашней одеждой императора был военный мундир без эполет, протертый на локтях от работы за письменным столом. Когда по вечерам Николай Павлович приходил к жене (а спал он всегда в ее опочивальне, правда, не на ее ложе, а на походной кровати, чтобы уберечься от соблазна), то кутался в старую военную шинель, которой он до конца своих дней покрывал ноги. При этом он был щепетильно чистоплотен и менял белье всякий раз, как переодевался. Единственная роскошь, которую он себе позволял, были шелковые носки, к которым он привык с детства. Он любил двигаться, и его энергия никогда не ослабевала. Ежедневно во время своей прогулки он навещал какое-нибудь учреждение, госпиталь, гимназию или кадетский корпус, где он часто присутствовал на уроках, чтобы познакомиться с учителями и воспитателями. Он не выносил тунеядцев и лентяев. Всякие сплетни и скандалы вызывали в нем отвращение. Когда он узнавал, что какой-нибудь сановник злоупотребил его доверием, у него разливалась желчь, и ему приходилось лежать. Подобным образом действовали на него неудачные смотры или парады, когда ему приходилось разносить кого-то, делать выговоры перед строем. Про себя император отлично знал: то, что казалось в нем суровым или строгим, было заложено в его безупречной личности, по существу очень несложной и добродушной.
Ну где тут размениваться на какую-нибудь другую любовь, кроме любви к жене?! Женщины были просто частью ежедневного ритуала жизни.
Император заводил скоропалительные романы с аристократками, но у него случались и весьма залихватские интрижки с простолюдинками. Знакомился он с ними и просто на улице, и на маскарадах, которые обожал. Ему нравились женщины не светские потому, что с ними можно было обходиться по-солдатски просто, решительно, скоро. Разумеется, всякую даму следовало отблагодарить, оттого в свои записные книжки, вместе с самыми важными записями, он заносил и такие: «Жена коллежского регистратора Грибанова – два раза по триста рублей», «Дочь коллежского секретаря Авдотья Строева – три раза по триста», «Дочь титулярного советника девица Герасимова – тридцать восемь рублей, пенсия». Ну и так далее. И всегда все было просто – ну зачем вообще нужна женщина, если не удовлетворить самое несложное желание мужчины?!
Но, конечно, это не должно подрывать и расшатывать государственные устои. К тому же даже право на супружеские измены надо заслужить! Quod licet Jovi, non licet bovi.
Себя Николай Павлович вполне заслуженно считал Юпитером. А вот его сын был пока еще глупым быком, который вел себя с женщинами весьма неразумно. Не хотелось бы, чтобы у народа сложилось о цесаревиче мнение как о влюбчивом, но беспомощном глупце, который будоражит дворец то одной, то другой, то третьей платонической любовной историей!
Главное слово здесь было – «платонической». Николай Павлович прекрасно понимал, отчего проистекает нервозная влюбчивость сына. От того, что он еще не знал женщину! Ему нужна была любовница, которая давала бы ему возможность удовлетворять скоропалительные желания, так сказать, прогоняла бы с очей ночной туман и давала смотреть по сторонам ясным взором. Смотреть по сторонам ясным взором Сашке нужно было для того, чтобы выбрать себе хорошую жену.
Николай Павлович, со своей привычкой держать под своим отеческим и императорским контролем абсолютно все, что происходит в государстве, не мог, конечно, выпустить из-под этого контроля и потребности сына.
Не может Александр сам найти любовницу – ну что ж, за это возьмется отец!
Чтобы «грехопадение» совершилось не где-то на стороне, а вот прямо на глазах матери и отца, император начал приглядываться к фрейлинам дочерей. Вокруг Ольги мелькали все какие-то унылые физиономии, а вот Мэри очень любила окружать себя прелестными личиками, совершенно не боясь соперничества. Конечно, с ее красотой, с ее искрящимся весельем – кто может сделаться ей соперницей? Правда, Мари Трубецкая – истинная красавица! Император начал присматриваться к ней и вскоре заметил: Александр зачастил в апартаменты сестры. Так, неплохо… Он начал наводить справки о Мари. Поведение ее было безупречно, никаких интрижек, могущих погубить репутацию девушки вообще, а будущей фаворитки наследника престола – тем паче… Правда, несколько настораживало, что она – сестра этих шалых Трубецких, во-первых, приснопамятного Бархата, из-за которого Николай Павлович впервые – и в последний раз в жизни! – начал сомневаться в жене, а во-вторых, Сергея, потаскуна первейшего разряда, но… Но, подумал Николай Павлович, я ведь не лектрису сыну подбираю, которая станет ему на ночь нравоучительные и усыпляющие романы читывать. Это даже преотлично, если Мари унаследовала бешеный любовный темперамент, свойственный Трубецким! Женщина лишь прилюдно должна быть скромна, а наедине со своим мужчиной пусть она отбросит скромность вместе с сорочкой и панталонами – подальше! Он продолжил собирать сведения о Мари – и вдруг узнал, что она якобы неравнодушна была к князю Александру Барятинскому, который сбежал от придворной должности, бросив напоследок странную фразу: «Передайте императору, что если я умею шалить, то умею и служить!» Николай Павлович до сих пор терялся в догадках, что ж такого натворил молодой князь, чего он так перепугался, что предпочел черкесскую пулю государеву гневу, однако, судя по военным донесениям, Барятинский на Кавказе отличался превеликой доблестью. Вот и хорошо, вот и пусть отличается! Даже если Мари Трубецкая и была в Барятинского когда-то влюблена, он сейчас далеко – а цесаревич близко.
