– Пойду-ка я переоденусь, – проговорила она.
Рэйф кивнул, понимая, что ей нужно побыть одной.
– Хочешь сам сообщить мужчинам о нашей свадьбе, или мне это сделать?
Рэйф усмехнулся:
– Не думаю, что это имеет значение. Впрочем, возможно, лучше будет, если они услышат это от тебя.
– Хорошо.
Закрыв за собой дверь, она долго не двигалась с места, глядя на кровать, шкаф, на безделушки на полке и тряпичную куклу на кровати. Утром она уехала из дома девушкой, а теперь – замужняя женщина.
Кэтлин быстро сменила розовый шелк на голубой ситец. Целый час она переносила свои вещи и одежду в комнату, где жили ее родители; поменяла белье на большой медной кровати, взбила подушки, развесила одежду.
Она стояла у шкафа, представляя себе, как вещи Рэйфа будут висеть рядом с ее платьями, потом повернулась, и взгляд ее упал на кровать. Внезапный жар охватил ее при мысли о предстоящей ночи, о том, как она ляжет в постель рядом с Рэйфом.
При свете дня эта мысль показалась ей неприличной, и она поспешила из комнаты…
Кэтлин сидела за обеденным столом напротив Рэйфа, между ними стояли остатки ростбифа.
Кэтлин пила кофе маленькими глотками, пытаясь придумать, что бы сказать, нарушить это затянувшееся молчание. Тишина беспокоила ее. О чем он думает, почему не проронит ни слова?
Обед начался на веселой ноте. Он похвалил ее кулинарные способности, и, занимаясь ростбифом, они обсудили дела на ранчо. Кэтлин рассказала о том, как заходила во флигель работников, не в силах скрыть удивление от того, что никто из них не уволился сразу. Но постепенно разговор иссяк, нависло напряженное молчание.
Она отставила чашку и плавно встала из-за стола. Теперь, когда она замужем, она предпочитала готовить и мыть посуду сама, но попросила Консуэло продолжить кормить ковбоев.
Перенося посуду из столовой на кухню, она постоянно чувствовала на себе взгляд Рэйфа. Он откинулся на спинку стула, засунув одну руку в карман брюк, а другой держа длинную черную сигару. На этот раз он не просил у нее разрешения закурить, да ей и не пришло в голову возражать. Теперь это был его дом.
Наблюдая за тем, как Кэтлин убирает со стола, как шуршат ее юбки, Рэйф чувствовал возрастающее в нем желание. Он смотрел, как дразняще покачиваются ее бедра, как ткань корсажа облегает грудь, когда она поднимает руки, как грациозно поправляет она непокорную прядь.
Когда посуда была вымыта, он последовал за ней в общую комнату и опустился в кресло, которое когда-то было любимым креслом отца. Странно было осознавать, что у него теперь есть место, которое можно назвать своим. У него никогда не было своего дома, он никогда не владел ни землей, ни женщиной.
В Новом Орлеане они жили с отцом в гостиницах и меблированных комнатах; питались в ресторанах. В индейском селении ему принадлежала только одежда, оружие да пара лошадей. Но теперь у него есть собственность. И девственница-жена.
Он посмотрел на Кэтлин. Она сидела на диване с иголкой над одним из своих платьев. Свет играл на ее лице и в волосах… Он никогда не встречал более прекрасной и желанной женщины.
Он взглянул на часы: скорее бы наступал вечер, чтобы можно было увести ее в спальню и сделать то, чего он так страстно желал… Интересно, как бы она отреагировала, если б он взял ее прямо здесь, на полу, перед камином?
Если бы она любила его, он уже давно сделал бы ее своей, но… Он не знал даже, приятен ли он ей. Кэтлин нужен был муж, чтобы сохранить ранчо, а на безрыбье и рак рыба. А он женился на ней потому, что желал ее, как не желал ни одной женщины.
Кэтлин подняла глаза от работы и уже не смогла отвести их. Платье выпало из ее рук, когда она увидела неутоленный голод в его взгляде. Напряжение между ними стало туже тетивы индейского лука и пылало жарче огня, буйствовавшего в камине.
Она чувствовала его опаляющий взгляд на своем лице, видела, как руки его крепко сжались в кулаки, когда он перевел глаза на ее грудь, а потом снова на лицо, задержавшись на губах. Она облизала внезапно пересохшие губы, и под ложечкой у нее задрожало, когда Рэйф встал и подошел к ней.
– Кэтлин…
Она была не в состоянии говорить, не в силах думать. Минута, которую она так ждала и которой так боялась, настала.
Рэйф опустился рядом с ней на колени с затуманенными страстью глазами.
– Не бойся, – прошептал он, поднимая руки, чтобы вынуть шпильки из ее волос. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
Кэтлин кивнула, завороженная прикосновениями его рук и напряженным взглядом. Она закрыла глаза, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. Его губы и руки были словно пламя, когда он снял с нее одежду. Он целовал ее до тех пор, пока она не начала задыхаться, а потом отстранился, чтобы раздеться самому.
Стыдливо, но с любопытством она открыла глаза. Огонь отбрасывал красно-оранжевые тени на его грудь и лицо, и она тотчас вспомнила об огне, который поглотил сарай в тот страшный день, когда убили отца. Индеец…
Она смотрела на Рэйфа, но видела тело отца, лежавшего со стрелой в груди.
Индеец!
Она видела своих братьев, лежащих мертвыми в дорожной пыли. Арло погиб от стрелы, попавшей в горло. Копье пронзило сердце Моргана. Кругом была кровь.
Рэйф снова опустился рядом с ней на колени.
Она покачала головой.
– Нет.
– Все будет хорошо, Кэтлин, – успокаивал Рэйф, думая, что это страх перед первой ночью заставляет ее колебаться.
Кэтлин взглянула на него. Смуглая кожа, волосы – длинные, прямые и черные. Не хватает только боевой раскраски, что была на индейцах в тот день.
Чувство вины и раскаяния вытеснило страсть из ее сердца. Индейцы убили ее братьев и отца, а она вышла замуж за одного из них. О чем она думала, когда давала на это согласие? Как могла она позволить своей страсти ослепить себя?
Рэйф хотел коснуться ее щеки, но она отшатнулась от его руки – большой, сильной и смуглой. Она уперлась руками в его грудь, удерживая его.
– Не надо, – всхлипнула она. – Пожалуйста, не надо.
Рэйф тихо выругался и сжал обе ее руки.
– Не сопротивляйся мне, Кэтлин, – сказал он хриплым от страсти голосом. – Я не сделаю тебе больно.
– Не трогай меня! – вскрикнула она истерически высоким голосом. – Никогда больше не трогай меня!
Рэйф отпрянул, словно от пощечины. Его лицо посуровело, челюсти застыли, глаза стали словно кремень. Смешанная кровь, горько подумал он. Ему следовало раньше об этом догадаться.
Он быстро оделся, прерывисто дыша. Руки его тряслись от негодования. Он должен был хорошо подумать, прежде чем связаться еще с одной женщиной. Особенно с белой женщиной. Он молча вышел из дома, зная, что ему нужно уйти прежде, чем он сделает что-либо, о чем они оба потом пожалеют.
