Когда они остались одни, он проговорил:
— Никак не ожидал, что вы так молоды. Судя по вашим книгам, можно было дать вам гораздо больше, во всяком случае, в книгах чувствуется зрелость. Я ни в коем случае не хочу сказать, что они старомодны.
— Мне двадцать четыре года.
— Для такого возраста вы достигли немалого. Три книги издали и пишете четвертую, как сказал мне Даммлер.
— Да, сейчас я работаю над новым романом.
— Прекрасно, прекрасно. О, я против того, чтобы книги пекли как блины, на манер Скотта. А вот по книге в год — это то, что нужно. Это поддерживает тонус и наращивает мастерство. В ваших книгах я вижу постоянное совершенствование и рост профессионального уровня.
— Спасибо, — отозвалась Пруденс, не совсем понимая, что он имеет в виду. — Я удивилась, когда мне сказали, что вы хотите писать обо мне. Не ожидала внимания к своей особе со стороны такого знаменитого журнала.
Такая наивная лесть пришлась как нельзя кстати.
— Признаюсь, я не был знаком с вашим творчеством. Это Даммлер указал мне на ваши книги. Вы же понимаете, в свет выходит столько романов, и книги, написанные женщинами, воспринимают по большей части как развлекательные, не более.
Поскольку сама Пруденс так и относилась к своим книгам, она не нашлась что сказать.
— Спасибо, — повторила она и вспомнила о его словах насчет Даммлера. Выходит, это Даммлер сказал ему о ней и этим интервью она обязана ему?
Они стали говорить о ее книгах. Ашингтон спросил ее о главной теме ее творчества, тогда как ее, на самом деле, заботили только фабула и характеры. Они решили, что ее тема, ни много ни мало, жизненная ткань английского среднего класса и то, чем она держится. Затем он стал расспрашивать ее, что она думает о госпоже Уоллстоункрафт и феминизме.
— Я совсем не знакома с ее трудами, — призналась Пруденс. — Я немного читала ее «Обоснование прав женщин», но не считаю себя феминисткой.
— Значит, вы не поборница высшего образования для женщин?
— Боже упаси! Я лично пять лет училась в семинарии. Если некоторые женщины хотят получить его и это не мешает им жить и исполнять свои обязанности, хотя, честно говоря, лично я не думаю, что латынь и греческий настолько уж интересны женщинам. — Про себя она подумала, что и мужчинам не стоит тратить годы на изучение этих мертвых языков, но вовремя спохватилась и не сказала этого. Доктор чуть не в каждую фразу вставлял латинскую цитату, к чему восстанавливать его против себя?
Ашингтон снисходительно улыбнулся:
— Как вижу, вас не особенно интересуют более широкие проблемы — война, политика, экономика, революционные движения западного общества.
— Мой мир достаточно маленький. Я часто слышу, что писателю лучше писать о том, что он хорошо знает, а моя жизнь довольно замкнутая. Но я пишу для женщин — женщин интересует дом, общество в узком смысле круга друзей и соседей, а юных женщин — как выйти замуж. Это и есть моя тема. Другие проблемы я предоставляю мужчинам.
Она говорила простые истины. Когда Ашингтон расспрашивал о ее отношении к «революционным движениям» и «либеральным настроениям», она его почти не понимала. Пруденс писала о людях — о том, что у них на сердце и на уме, как об этом писали Шекспир и другие писатели. Ее ответы нравились Ашингтону. Это позволяло ему легко признавать ее достижения, не боясь, что он имеет дело с феминисткой и интеллектуал кой. Феминизм он ненавидел всеми фибрами души. В этом отношении доктор был весь во власти условностей; его страшили женщины, посягающие на привилегии мужчин, и он всей душой ратовал за то, чтобы женщины оставались у домашнего очага.
Он готов был признать, что мисс Маллоу пишет довольно живо. У нее явно не было особых претензий, и это ему также нравилось. Ему нравилось, что она живет со своей родней как истинная христианка, что носит чепец, скромна и с почтением относится к нему. Ему понравились и ее голубые глаза, и стройная фигура, что, впрочем, было уже из другой оперы. Он пробыл у нее два часа, пил с ней чай и остался о ней высокого мнения. Столь высокого, что на следующий день вернулся с дополнительными вопросами и приглашением пожаловать к нему и его матери на чашку чая в воскресенье. Пруденс с радостью приняла приглашение, ни на миг не заподозрив, что за этим строгим фасадом сердце — еще далеко не старое — бьется чуть быстрее.
Утром в воскресенье забежал Даммлер; он хотел расспросить Пруденс об интервью, а заодно принес наконец Шиллу, которую забыл захватить с собой, когда привел Ашингтона.
— Ну и как прошло с доктором? — спросил он.
— По-моему, неплохо, — доложила Пруденс. Явились Кларенс и миссис Маллоу.
— Да не слушайте ее, — вмешался Кларенс, — вечно она принижает себя. Он тут так веселился. Дважды пришлось греть чайник. Мы с трудом выставили его.
— Могу себе представить, — подхватил Даммлер, вопросительно глядя на Пруденс.
— А на следующий день явился снова, — продолжал Кларенс. — Хочет познакомить ее со своей матерью. Могу вас уверить, еще до конца недели объявится снова. — Это был тонкий намек Даммлеру, что у того появился еще один соперник.
— Еще один поклонник, мисс Маллоу? — подмигнув, спросил Даммлер.
— Ясное дело, он без ума от Пру. Тут и думать нечего, — безапелляционным тоном заявил дядюшка Кларенс.
— Лорду Даммлеру все это неинтересно, Кларенс, — вставила миссис Маллоу, чтобы унять брата.
— Что вы, что вы, еще как интересно! — весело проговорил Даммлер. — Я пришел специально, чтобы узнать, как все прошло, и рад, что все так удачно обернулось. — В глазах у него играли бесенята. — А еще я пришел для того, чтобы вы просмотрели первый акт моей пьесы, — сообщил он и встал, чтобы отдать рукопись Пруденс.
— Вы можете пойти в кабинет, — заметил Кларенс. Пруденс удивилась, что дядя сам предложил избавить их от своего присутствия, пока не поняла, что он собрался пойти с ними, чтобы похвастать перед Даммлером портретами и книжными полками. — Мы специально выделили эту комнатенку под кабинет для племянницы, — пояснил он. — Укромное место для работы. Чтоб никто, не мешал.
— Очень мило. Уютно, — оценил Даммлер, хотя от него ожидалось больших изъявлений восторга. ~- Хорошо, когда есть стол, на котором можно писать.
— И славная компания из писательской братии, — показал на стену Кларенс. — Моя работа.
— Узнаю манеру. Я уже говорил вашей племяннице, что они мне очень нравятся. Замечательно.
— Есть здесь и лампа, и подсвечник на случай, если ей захочется работать по ночам.
— Здесь ей не страшны ни дождь, ни пекло, — поддержал художника Даммлер, глядя поверх его головы, чтобы убедиться в наличии кровли, должной спасти Пруденс от других напастей. — Ну, мисс Маллоу, в таком раю только ленивый не будет писать.
