Затем Хусаин отвел меня к себе домой, где я был встречен так гостеприимно, как будто я и вправду был его сыном. Когда-то я уже навещал его здесь, в Стамбуле, поэтому знал, что в действительности это был не его дом, а его свекра. Как выходец из Антиохии, Хусаин нашел очень выгодной женитьбу на молодой девушке из Стамбула, единственной дочери очень богатого купца.
Хотя дом и находился в городе, он располагался рядом с парком Ланга Бостани и выходил на Мраморное море. Он размещался за высокими стенами с небольшим, но прекрасным садом с фиговыми деревьями. Апельсиновые и лимонные деревья, все еще увешенные плодами, перемежались с кустами роз и мимозы, которые обещали через месяц наполнить сад чудесным ароматом. Кусты жасмина как раз цвели и, казалось, заполонили весь сад, и их аромат, как духи престарелой куртизанки, обволакивал все вокруг.
Дом не был похож на блистательные особняки богачей. Сделанный из дерева, он отлично вписывался в разросшийся сад и казался частью природы. Я думаю, его архитектура предшествовала турецкому завоеванию: колонны у входа были византийскими. Однако на втором этаже, где располагался гарем, окна были зарешечены. Во время моего визита я видел только три комнаты для гостей, или для мужчин, где свежеокрашенные стены были украшены коврами и подушками. Одна из комнат выходила на море, и корабли, большие и маленькие, можно было видеть прямо через огромное окно, сидя на ковре.
Конечно, я никогда не видел жены Хусаина, его сына привели поприветствовать отца, которого он совсем не помнил и даже, наоборот, был напуган его громким голосом и золотой улыбкой. Маленький мальчик начал плакать, сжимая красный шелк своей новой рубашки, и его быстро увели обратно. В конце концов, Хусаин по расчету женился-то на старом купце, и эти двое встретились с радостью и уважением, которое редко встретишь между мужем и женой.
В доме была собственная купальня, и первым делом этих скрупулезных турок было воспользоваться ею. Хусаин и его тесть пригласили меня присоединиться, но я отказался, испытывая желание остаться наедине со своими мыслями. Затем турки приступили к вечерним молитвам и оставили меня одного совершить омовение.
В маленькой комнате стояло много тазов и ванн, наполненных водой, которая к тому же была ужасно горячей. Я снял свой камзол и нижнюю сорочку и вылил чашу воды на голову и волосы, чтобы смыть наконец эту въевшуюся морскую соль. Затем я увидел стопку чистой турецкой одежды: шаровары, рубашку, жилет, пояс и накидку с длинными рукавами, которую надевали сверху. Я отказался от их приманки и надел свою собственную одежду, пропахшую моим запахом и потом. Мне совсем не хотелось становиться похожим на женоподобного турка.
Хусаин и его тесть переглянулись, когда увидели меня. Я понимаю, от меня немного пахло. Но из вежливости они ничего не сказали и вернулись к своему разговору.
Оба моих хозяина разговаривали легко и долго по старой турецкой традиции, совершенно не торопясь конкретизировать тему разговора. Была уже полночь, весь дом уже спал, когда мой друг наконец перешел к рассказу о наших приключениях. (Что же они тогда обсуждали до этого?) Очень беспокоясь, что я должен перейти к обсуждению рабов и работорговли, я кивнул Хусаину головой, в то время как он все еще продолжал рассказывать о затоплении корабля рыцарей под возгласы тестя: «Аллах хранит тебя!» и «Аллах, пошли такую судьбу всем твоим врагам!»
* * *
Я проснулся, когда еще была ночь, но в гостиной я был один и все лампы были погашены. Холодный зимний ветер, дующий с Черного моря, проникал и сюда.
Я предположил, что Хусаин наконец-то пошел зачинать еще одного сына, если пожелает Аллах, а старый купец отправился в свою комнату. Без колыбельной голосов мой ум и нервы не могли успокоиться и я никак не мог снова уснуть. Чтобы не сидеть в темноте, я попытался зажечь лампу, но без успеха.
Вдруг я услышал звуки из комнаты недалеко от той, в которой я находился. Это крысы — была моя первая мысль. Испытывая отвращение к этим существам, я замер, чтобы случайно не дотронуться хотя бы до одной. Я надеялся, что они найдут крошки, за которыми пришли, и потом убегут.
Но в этот момент, к моему удивлению, я увидел свет лампы, а ведь крысы обычно не зажигают свет. И представьте мое удивление, когда я увидел сначала руки, затем лицо и затем целиком фигуру привлекательной молодой чернокожей девушки, освещенную светом.
— Добрый вечер, господин, — сказала она, держа свои руки перекрещенными на груди, кланяясь и улыбаясь. Ее зубы были безупречны, а ее глаза были как пламя в лампе, только добрее.
— Добрый вечер, — ответил я.
На ней не было надето ничего, кроме ночной сорочки, хотя в комнате и не было тепло. Под легкой материей ее тело по цвету и текстуре напоминало хорошо засоленные черные оливки, и мысль о том, что я мог бы с большим аппетитом откусить от нее кусочек, пронеслась в моей голове.
Мне было очень интересно, почему она оказалась здесь. Видимо, это был признак высшего гостеприимства со стороны хозяев. Ее преподносили мне так же, как бесчисленные блюда с изысканными угощениями, которые одно за другим меняли этим вечером за ужином. Хорошее настроение девушки тоже можно было легко понять. Она была рабыней в доме, где молодая госпожа только и горевала о постоянном отсутствии ее мужа. Конечно же, эта мулатка разделяла мечты всех девушек-рабынь забеременеть от свободного мужчины. Тогда ее сын мог бы стать свободным, и никто уже не сможет смотреть на его мать, как на рабыню.
Перед тем как я разобрался во всех ее мотивах, эти мотивы уже положили ее рядом со мной на кровать, где она начала петь и затем ласкать меня. Я благодарил Бога за свою одежду, которая для нее показалась диковинной, в противном случае я мог бы пасть в ее объятья сразу же. Конечно, моя истинная любовь, которая к тому времени превратилась уже в настоящий инстинкт, не позволила мне так просто расстаться со своей девственностью. Я попытался объяснить этой девушке, как обстоят мои дела, но каждый из нас оказался в Турции случайно, и мы не очень понимали друг друга. Мне было еще трудно говорить, потому что я никогда не знал, как разговаривают с женщинами по-турецки. Фразы, которые девушка понимала, вызывали у нее смех, так как они употреблялись в речи только купцов и торговцев. Таким образом, разговаривать с девушкой было глупо. Девушка думала, что я с ней заигрываю, как делают все влюбленные, и она не восприняла меня, даже когда я резко оттолкнул ее от себя. В действительности я даже ударил ее по лицу — и так сильно, что на ее глазах появились слезы.
