Оттого-то она так сильно расстроилась, когда узнала, что Фрэнк Эйсгарт решил подняться еще на ступеньку вверх по социальной лестнице и построить себе четырехэтажный дом из красного кирпича с четырьмя спальнями на лесистом холме в удалении от Монтгомери-стрит. Когда дом был построен, к нему присоединили деревянную веранду и насадили вокруг живую изгородь из благородного лавра. Фрэнк назвал свое новое жилище «Вилла, увитая плющом», хотя плющ в этих местах никогда не произрастал. Эйсгарт перевез всю старую мебель и прикупил новый гарнитур, отделанный темно-зеленым бархатом, кроме того, на виллу доставили тяжеленный резной дубовый буфет с зеркалом, массивный стол и шесть мощных дубовых стульев под стать буфету. Вместе с мебелью Фрэнк перевез на «Виллу, увитую плющом» и всех своих домочадцев.
Когда Джош впервые сообщил Сэмми о переезде, последний был буквально ошарашен.
– Мы прожили дверь в дверь столько лет, а теперь ты уезжаешь за целую милю от нас. Это все равно что пятьдесят, – буквально кипел Сэмми от злости, усилием воли пытаясь сдержать слезы ярости. – Уж больше мы не увидимся.
– Конечно, увидимся, – успокаивал приятеля Джош, положив руку ему на плечо. – Разве мы не самые близкие друзья? Ничто не может нас разлучить.
Так и случилось. Большую часть свободного времени Джош проводил у Сэмми дома, что, помимо всего прочего, избавляло его от долгого путешествия в школу на своих двоих, особенно неприятного в дурную погоду, поскольку трамвай от холма Эйсгарта – так стали в городе называть место, где стоял дом Фрэнка, – еще не ходил. В субботу же и в воскресенье Сэмми не вылезал из комнаты Джоша в новом доме.
– Сейчас я точно знаю, что мой Сэмми буквально помешан на твоем Джоше, – сказала однажды миссис Моррис со смехом Энни. Иногда я думаю, что если Джош ему предложит полететь на Луну, то Сэмми с готовностью это выполнит.
Энни улыбнулась в ответ на шутку, но миссис Моррис заметила, что улыбка у нее усталая. Энни исполнилось двадцать. Она была небольшого роста, пухленькая и смотрела на мир красивыми золотисто-карими глазами. Ее каштановые волосы отливали тусклым блеском и были всегда тщательно причесаны. Однако люди замечали, что, несмотря на приятную внешность, личной жизни у Энни нет. Иногда в субботу, если погода стояла теплая, она могла исчезнуть из дома часика на два-три, но все понимали, что она гуляет в одиночестве, поскольку друзей у нее не было. В значительной степени это произошло потому, что она слишком рано покинула школу и в самом юном возрасте превратилась в «маму» для своих младших братьев. Во время подобных уединенных прогулок Энни садилась на трамвай и доезжала до конечной станции, находившейся неподалеку от начинавшегося сразу за городом леса. В этом лесу она и гуляла. Бывало, однако, что ею овладевало желание попутешествовать. Тогда она садилась в поезд и ехала до Икли или Кнарборо, а там бродила по близлежащим деревушкам и пила чай в каком-нибудь маленьком деревенском заведении, где маленькие оконца были вставлены в старинные рамы, изогнутые наподобие лука. Но больше всего Энни нравилось гулять втроем с Джошем и Сэмми, когда они вместе бродили по заросшим вереском зеленым долинам, добираясь иногда до торфяных болот, раскинувшихся недалеко от города. Там Энни давала мальчишкам волю, и они бегали и прыгали, орали во весь голос с вершин маленьких, обросших мхом каменистых горушек, лазали по деревьям, абсолютно уверенные, что Энни и в голову не придет бранить их за эти дикарские выходки.
– Уж и не знаю, кого из двух я люблю больше, – обыкновенно говорила она миссис Моррис, приводя Сэмми домой.
Щеки у Энни от таких прогулок румянились от свежего воздуха, растрепанные ветром волосы выбивались из-под шляпки, глаза сверкали.
– До чего ж хороши наши долины весной, когда реки бурлят, а на деревьях появляются нежно-зеленые клейкие листочки. Вот и новорожденные ягнята сейчас словно с ума посходили – бегают, взбрыкивают крохотными копытцами. А как смешно смотреть на телят, когда они прячутся от дождя под материнскими животами. А форели – видели бы вы форелей! Они прямо-таки выпрыгивают из Дурнселлского водопада. Восхитительное зрелище, миссис Морис! – впечатления просто переполняли Энни. – Но еще мне нравятся наши торфяные болота осенью. Когда стоишь на верхушке высокого камня, смотришь вдаль и не видишь ничего на мили вокруг, кроме зелено-коричневой, такой обманчиво спокойной поверхности болот, редкого кустарника да серо-голубого неба над головой с плывущими, словно корабли, белыми облачками… – Тут она останавливалась и чуточку виновато улыбалась миссис Моррис. – Что-то я разболталась, – говорила она строго. – А у меня еще отец чай не пил. Надеюсь, он не будет слишком ругать холодный обед, который я оставила для него, но вы знаете, он такой ворчливый…
Почти все то же самое она выложила Салли и на этот раз.
– Да уж знаю, – с осуждением в голосе ответила та на последние слова Энни. – А я вот что тебе скажу, Энни Эйсгарт, тебе бы не повредило чуточку больше думать о себе – и поменьше о своем папаше. Пора тебе познакомиться с каким-нибудь приятным парнишкой. В конце концов, девушка, ты настоящая находка для молодого человека: твой отец богат, а ты сама – лучшая хозяйка в округе. Да еще и сама ничего себе, – добавила Салли, словно спохватившись.
– Может, так оно и случится в один прекрасный день, – улыбнулась несколько озадаченная неожиданным поворотом Энни. – Когда Джош вырастет и будет в состоянии самостоятельно зарабатывать на жизнь. – Она вдруг засобиралась и начала перед зеркалом прилаживать к волосам скромную шерстяную шляпку.
– Когда Джош вырастет и станет самостоятельным, будет поздно, – резко сказала миссис Морис. – Ты станешь старухой, старой девой, тебя можно будет посыпать нафталином и повесить на вешалке в шкаф.
Энни вспыхнула.
– Может, так и будет, миссис Моррис, – сказала она, направляясь к двери. – На все воля Божья.
Салли из окна следила, как Энни поднималась в гору. Ей предстоял длинный путь до «Виллы, увитой плющом». Вряд ли Фрэнк ради дочери разорится на покупку маленькой тележки с пони. «У нее молодые ноги, ну вот пусть ими и пользуется», – имел обыкновение говорить мистер Эйсгарт. В некотором смысле он был прав, по крайней мере, его дочь действительно была молодой и сильной. Но правда заключалась также и в том, что молодость Энни быстро улетучивалась под грузом возложенных на нее забот. Она была одинока, как, впрочем, был одинок и ее отец. Энни часто говорила, что Фрэнк не слишком хотел переезжать в новый дом и, если бы речь не шла о проклятом престиже, он бы давно продал свое дело и не трогался бы никуда с Монтгомери-стрит, где ему всегда нравилось жить. Если бы такое случилось, Энни, возможно, встретила бы там спутника жизни и получила бы от судьбы свою долю счастья. Но что толку в бесполезных разговорах – люди были прекрасно осведомлены, что Энни не удастся выйти в ближайшем будущем замуж, поскольку в этом случае Фрэнк потерял бы прекрасную экономку, а он был слишком эгоистичен, чтобы допустить подобное.
